и теперь она сидела, отделенная от нас занавесом. И хотя суфий был мой друг и его таланты не подвергались сомнению, я, скрепя сердце, все же вынужден был со временем признать, что ему до этой женщины далеко. Женщины, как я сам неоднократно имел случай убедиться, обладают какой-то врожденной склонностью к поэзии и далеко превосходят в этом нас, мужчин. Да, мужчины легче и чаще впадают в религиозный транс, но женщины… Для них область чувств — естественная среда, они вплетают их в стихи, словно разноцветные нити в ковер, свивая прихотливый узор, который долго еще будет радовать глаз его обладателя.
Женщины и многочисленные гостьи только-только начали рассаживаться, когда вдруг в комнату, запыхавшись, ворвался младший сын нашего хозяина. Женщины заахали, принялись ласкать и тетешкать малыша, передавая его с рук на руки, на все лады расхваливая его новехонькую, сшитую по случаю праздника жилетку и шутливо приговаривая при этом:
— А где же наш большой мальчик? Подумайте только, наш большой мальчик заявил, что он уже достаточно взрослый, чтобы праздновать этот день на мужской половине вместе с остальными мужчинами, и вот, нате вам, пожалуйста! Праздник еще не начался, а он уже прибежал к нам!
Малыш, которому на вид было не больше четырех, терпеливо сносил их насмешки и поддразнивания, только блеснувшая в глазах слезинка да багровые пятна, загоревшиеся на его щеках, выдавали снедавший его стыд. Однако, едва улучив момент, чтобы вставить слово, он тут же принялся спорить.
— Неправда! Я уже больше не ребенок! И я пришел не просто так: отец сам прислал меня сюда с очень важным сообщением! Он сказал — дело государственной важности!
— О-о-о! — застонали женщины в один голос. — Да неужели? Дело государственной важности, говоришь? — Никто не сомневался, что малыш просто повторяет слова своего отца, сказанные, чтобы убедить его взять на себя роль посланца.
Послышались смешки, но мальчуган и ухом не повел, будто и не слышал. Вместо того чтобы обидеться, он повернулся ко мне с таким видом, словно хотел сказать: «Мы мужчины, а стало быть, у нас есть дела поважнее, чем обращать внимание на кудахтанье этих глупых женщин, верно?»
Я счел излишним разочаровывать его, да и зачем? Придет еще время, когда он на собственном опыте узнает, что способность женщин считать государственные заботы глупыми является одной из сильных сторон слабого пола.
— Евнух, — продолжал между тем мальчуган, — мой отец просит тебя прийти и разделить с ним праздничный ужин.
— О мой маленький дядюшка, — отозвался я. — Приглашение твоего отца — огромная честь для меня. Но я уже предупредил его, что вынужден отклонить это любезное приглашение, поскольку решил провести вечер со своей госпожой.
— Но он настаивает! — возразил мальчик. — Ты, наверное, просто еще не знаешь: к нам приехал еще один гость. Никогда не догадаешься, кто это! Ладно, так и быть, скажу. Это Ферхад-бей. Он вернулся.
Я молча встал, собираясь идти, и, уже повернувшись к двери, перехватил взгляд госпожи. В ее расширившихся глазах стояло удивление. То же самое чувство испытывал и я сам. Все еще не в силах поверить тому, что услышал, я покинул гарем, чтобы вновь окунуться в мир мужчин.
Спустившись вниз, в селамлик[26], я даже споткнулся на пороге, слегка опешив от царившего там шума; казалось, я разом оказался в самом эпицентре бури, кольцом охватившей крохотный островок мира и спокойствия, которым в губернаторском дворце являлся гарем. Прошло немало времени, прежде чем все расселись, и шум, наконец, немного стих.
На почетном месте по правую руку губернатора сидел человек, при виде которого недоумение, передавшееся мне от моей госпожи, сразу же рассеялось. Нисколько не сомневаюсь, что мою скромную персону он счел чем-то вроде тайного посланца из гарема, поскольку стоило ему только увидеть меня на пороге, как он поспешно вскочил на ноги. А поклон, которым он приветствовал меня, говорил не только о той радости, которую ему доставил мой приход, но и о почтении и даже, я бы сказал, безумном восторге, который он испытал в эту минуту. Его взгляд буравил меня, словно пытаясь прочесть на моем лице хоть какие-то известия о его возлюбленной, однако я упорно отводил глаза в сторону. Менее всего на свете мне бы хотелось в эту минуту встретиться с ним взглядом. Сказать по правде, я так растерялся, что едва не ударился в панику. Стараясь смотреть в сторону, я ломал себе голову, зачем он явился сюда. Наконец, не выдержав, я спросил его об этом прямо.
— По приказу моего господина и повелителя, султана всех правоверных, — вот и весь ответ, который допускала его скромность. Больше Ферхад не проронил ни слова.
Видя, что он молчит, а я по-прежнему теряюсь в догадках, наш хозяин счел нужным вмешаться, чтобы прояснить некоторые детали.
— За великую храбрость, проявленную в сражениях с персами, наш добрый друг Ферхад-бей получил достойную награду. Наш господин и повелитель султан назначил его Хранителем Султанского Коня. Возблагодарим Аллаха за эту великую милость — теперь Ферхад-бей останется с нами, под крышей моего дома.
— Здесь? В Конье? — тупо переспросил я, все еще думая, что я ослышался.
— Конечно же здесь, в Конье, — подтвердил губернатор. Он просто светился радостью. — Теперь все двери открыты для тебя, мой друг.
«Какие еще двери? Неужели и двери гарема тоже?» — молнией пронеслось у меня в голове. Я украдкой метнул в сторону губернатора подозрительный взгляд, но тот, ничего не заметив, продолжал разливаться соловьем. Судя по всему, он пребывал в таком восторге, что его настроения уже ничто не могло испортить. В моей груди шевельнулся страх. Чувствуя, как по спине ледяными струйками пополз пот, я повернулся к Ферхаду:
— И как долго вы пробудете здесь?
— На все воля Аллаха. И моего господина и повелителя, султана Селима, — ответил Ферхад.
— Да будет на все воля Аллаха, — эхом повторил за ним губернатор. — Будем молить его о том, чтобы ты остался с нами подольше и провел в Конье много счастливых и радостных лет.
Вместо того чтобы добавить «На все воля Аллаха», как того требовал обычай, Ферхад только молча улыбнулся и отвесил губернатору почтительный поклон.
— А мой господин и повелитель, Великий визирь, не возражал против вашего назначения в Конью? — осторожно спросил я, стараясь не выдать терзавших меня дурных предчувствий.
Честно говоря, мне как-то не верилось, что Соколли-паша, при всей его беспечности, мог не подумать об опасности, грозившей его гарему. К счастью, если Ферхад-бей и понял подоплеку моего вопроса, то с присущей ему деликатностью сделал вид, что ничего не заметил — точно так же, как незадолго до этого намеренно пропустил мимо ушей весьма бестактный восторг нашего гостеприимного хозяина. Притворившись, что верит, будто мной движет исключительно естественное желание узнать какие-нибудь новости о моем хозяине, Ферхад принялся в деталях живописать мне, как обстоят дела в столице, какие посольства в последнее время принимал в своем дворце Великий визирь и какие великие почести ему при этом были оказаны. При этом он не упустил случая подчеркнуть, что мой господин за это время успел покрыть себя славой как искусный и мудрый политик.
— Скоро само имя Соколли, прокатившись до границ нашей великой империи, станет внушать ужас всем изменникам и предателям, — с поклоном добавил Ферхад.
— Стало быть, вам оно тоже внушает трепет? — не утерпел я. Надеюсь, он сумел прочитать в моем взгляде предупреждение. Очень надеюсь, что да. Больше я не осмеливался его перебивать.
— И где же вы намерены остановиться? — осведомился наконец я, отчаянно цепляясь за последнюю надежду, все еще робко тлевшую в моей груди.
Но наш любезный хозяин тут же поспешил заглушить ее:
— Конечно, он будет жить здесь, а где же еще? Аллах свидетель, в гарнизонных бараках нет никаких удобств, приличному человеку там не место. Можно, конечно, снять дом, но это очень дорого. Наш юный друг в таком случае останется совсем без средств, что, согласитесь, еще хуже.
Весь вечер я просидел как на иголках и был слишком озабочен своими мыслями, чтобы целиком отдаться поэзии. И даже рассвет нового дня, пришедший на смену ночи, не принес покоя моей измученной душе. Я старался не смотреть на свою госпожу, но и без этого видел, как тоскливо, ни на чем не
