долго. Потому что уже на следующий день он приобрел в собственность дом, а затем и машину на островах Гау, где и загорал все это время в ожидании перевода. Видимо, жажда наживы, чтобы хоть как-то залатать дыру в кармане после потери завода, пересилила его …человеческие качества.
Халк затушил сигарету и откинулся на спинку.
Я не знала, как себя вести. Не знала, что добавить. Лишь пустота где-то внутри разливалась чернильной кляксой. Нет, у меня не было оцепенения или шока. Мой рассудок был трезв и ясен, а вот эмоции больше не приходили. Будто застряли где-то на пороге, а потом и вовсе развернулись и ушли восвояси. Внутри было спокойно, холодно и пусто. Даже не одиноко. А как-то все равно….
— А девушка? — Только и спросила я.
— Девушка эта была с ним на острове с самого начала.
Халк не стал комментировать или добавлять что-то к этой фразе. Все итак становилось очевидным.
— Шерин. — Позвал он.
Я посмотрела на него. Мои глаза оставались сухими, наверное, было бы гораздо легче, ударься я в слезы или начни истерику, но мне не хотелось даже этого. Вообще ничего не хотелось. Только пустоты, которая пугала и спасала одновременно. Наверное, вот так взрослеют. Принудительно и больно. Когда хотел ты того или нет, а радужное представление мира и наивность приходится бросить на полдороге, и если уж жизнь налила вместо нектара полную бочку говна — бери ложку и начинай есть. Ничего не поделать. В тот момент я не столько почувствовала, сколько просто поняла, что что-то ушло навсегда. Сломалось или перегорело — кого заботит точное слово? — просто старая Шерин поднялась и покинула комнату, чтобы на ее месте теперь сидела другая — спокойная, может опустевшая, но, ни в коей мере не наивная.
— Шерин, — Сказал Халк, — я не хотел тебе это рассказывать, но потом решил, что ты имеешь право знать правду.
Я молчала.
— Тебе налить коньяка?
— Нет, спасибо. — Мой голос прозвучал ровно, как того и хотелось. — Я пойду.
Теперь глаза Халка превратились в настоящие рентгеновские сканеры, которые пробирали до костей, но мне было все равно.
— Спасибо, что поделился со мной. Я это ценю.
После этих слов я вышла за дверь, забыв, что на столе осталась тетрадь с переводами, ощущая, что мне уже никогда не вернуться в эту комнату той же самой. И никуда не вернуться той же самой. Отныне кто-то другой будет жить внутри, потому что кто-то старый ушел навсегда.
Глава 8
Как бы мне ни хотелось бодриться или хвастаться отсутствием эмоций и на следующий день, но сделать этого я не могла. Ночь мне еще удалось провести в спасительной пустоте, а уже утром на меня обрушился полный шквал всевозможных мыслей и переживаний. Плотину прорвало.
Мне было больно и тоскливо. Обидно до чертиков… и да, противно. Как я могла оказаться такой наивной дурой, чтобы взять в долг почти полмиллиона, причем ни у кого-то из знакомых, а у какой-то дурацкой Корпорации, которая заточила меня впоследствии в тюрьму? Ну, конечно, куда им было меня еще девать — такую простодырую идиотку, которая верила в чистую любовь и была готова на все, лишь бы вернуть любимого здоровым и невредимым. Конечно! В тюрьму…. Здесь мне и самое место.
Я чувствовала, как меня кидает в крайности — мое настроение стало каким-то притихше-опасным, как застывшее небо перед приходом торнадо. Я никак не могла выкинуть из головы фотографии Алекса, которые видела у Халка. Я никак не могла успокоиться. Куски всего, что я узнала за последние сутки, теперь лезли из головы, как осколки гранаты, причиняя невыносимую боль, готовые разорвать на части неспособный вобрать в себя переменившуюся картину мира мозг. Я его за это не винила. Мне хотелось то выть, свернувшись калачом прямо на земле, то рвать и метать так, как я никогда себе еще не позволяла. Все валилось из рук. Все поручения, которые были даны мне с самого утра, так и остались в списке с пометкой «Не выполнено».
Я пыталась что-то мести, что-то мыть, скрести, катать, возить, даже говорить, но почти ничего не могла вспомнить. О переводе не могло быть и речи. Буквы плавали и ускользали, лица расплывались, слова звучали невнятно. Я помню, что попросила Табиту дать мне какую-нибудь задачу, и, вооружившись тряпкой, вышла на улицу, чтобы что-то отмыть, но никак не могла сообразить, почему пятна на стене остаются такими же серыми, и лишь только через час сообразила, что это были тени от каких-то предметов, и, пока они постепенно не сдвинулись, освещенные закатным солнцем, я все пыталась ожесточенно превратить стену в равномерно белую. А теперь уже и желтую….
Я устало опустилась на землю и положила тряпку рядом с собой. Все. Так больше нельзя. Я понимала, что жить все равно придется дальше, даже если сейчас тяжело, даже если хочется дойти до крайности. Никогда в жизни я не позволяла себе крайностей, и даже не представляла, какими именно они могут быть, но что-то внутри меня теперь вовсю взывало к разрядке, я чувствовала, что мне каким-то образом придется выпустить эмоции. Но как?
Я больше не могла созерцать ранчо старыми глазами. Все вроде бы осталось прежним, но, в то же время, как-то изменилось. Все стало другим, чужим и непонятным. Вражеским… и, одновременно пустым. Нет, люди продолжали ходить взад-вперед, что-то кричали на полях охранники, где-то гремела посуда, кто- то торопился сложить метлы и лопаты в кладовую, скоро ужин, а потом немного свободного времени, чтобы поиграть в бараках в домино перед сном… Люди как-то приспособились быть здесь. Жить здесь. Мы всегда приспосабливаемся. Как бы плохо ни было….
Я устало смотрела на них, прислонившись спиной к стене, и все отчетливее ощущала, что я больше так не могу. Не могу, как всегда. Нет больше прежнего мира. Нет больше целей или смысла, нет больше большой и чистой идеи, которая держала бы на плаву, нет вдохновения. Ничего нет. Пусто. Даже Алекс больше не тревожил мою голову, он просто взял и отвалился, как кусок старой засохшей грязи, больше ненужной и бесполезной. Да, он ушел, вот так быстро и просто, как будто даже никогда и не существовал в моей жизни. А вот унижение осталось. А еще отвращение к себе за наивность. Осталось желчный вкус в горле от предательства. Осталось горечь и чувство «использованности». Но кого можно за это винить? Алекса? Нет, глупо. Винить можно только себя. Четыреста пятьдесят тысяч долларов и вот уже несколько месяцев тюрьмы, разбитое оплеванное сердце и ни луча надежды, что ситуация когда-нибудь изменится в лучшую сторону. Как что-то вообще может измениться? Сколько лет мне понадобится, чтобы вернуться в нормальный мир за пределами Тали? Через какие унижения еще придется пройти? Есть ли надежда, что когда-нибудь холодное одиночество вновь сменится надеждой, радостью от того, что ты не один, или, быть может, даже любовью?
Я хрипло рассмеялась.
Видимо, наивности предела не бывает. Как и глупости. Кто-то еще говорил про надежду, и уж именно это чувство, если бы было возможно, я бы придушила собственными руками. Чего мне меньше всего хотелось, так это именно пустой надежды на что бы то ни было.
Это Тали. Город-тюрьма. У меня на руке браслет. Я заключенная. Баллов, скорее всего, никогда не будет достаточно, чтобы выйти наружу. Прав у меня нет. Собственности у меня нет. Ничего у меня больше нет. Даже напиться я по-человечески не могу…
Хотя, с чего бы? Я на секунду задумалась. Мысль эта почему-то призывно муркнула, словно кошка после сна выгнувшая спину и посмотрела на меня голодными глазами. Когда я в последний раз употребляла алкоголь? Еще тогда, в Бельмонте, с Янкой…. Была водка, «душевный» разговор, я вспомнила, как простодушно полагала, что это все ненадолго. Лишь только передам посылку, и назад. Как хорошо было быть несведущей, блажен кто верует. Я еще раз цинично усмехнулась….
Действительно, а почему бы и нет? Почему бы не плюнуть на все и не напиться? Я знала, что это никудышный план, но боялась того, что просто-напросто не смогу заснуть, не смогу уйти от горьких мыслей,
