– Даже не сомневайся.
Дома, в тупичке Собачьей Канавы, Тереза складывала чистое белье в большую заплечную корзину.
– Где шатался? – спросила она вместо того, чтобы обрадоваться приходу писателя и накормить его ужином.
– Гулял. Искал вдохновения. Договаривался с театром. Ходил к издателю, – быстро перечислил Помье благовидные варианты.
Тереза поглядела на него мрачно, но больше допытываться не стала. То ли поверила, то ли решила махнуть рукой на похождения своего сожителя.
На ужин был хлеб. Помье отрезал себе ломоть, налил водички и устроился за столом, который служил и обеденным, и рабочим. Надо все-таки закончить ту комедию… Или стихотворение написать?.. А может, памфлет про правительство доделать? Из того, что он набросал вчера, можно сделать пригодное для продажи произведение… Если, конечно, черновики еще не пропали. Последнее время у литератора странным образом исчезал один недописанный текст за другим.
– Ты случайно никаких моих бумаг не выбрасывала? – спросил Помье у Терезы, не оборачиваясь.
– Сколько можно спрашивать одно и то же?! – проворчала женщина. – Словно я роюсь в твоей писанине! Словно я в ней хоть что-нибудь понимаю!
– Ладно-ладно, я просто спросил…
Но куда же тогда деваются сочинения?
– Слушай-ка, а чужие нам не заходят?
– Что-о-о?! – взвилась Тереза. – Может, я и живу с тобой невенчанной (по твоей же милости, между прочим!), но это не значит, будто бы я веду себя, как…
– Да остынь! Не о том я! Я просто хотел спросить, не мог ли кто-нибудь с улицы забежать и похитить мое сочинение…
– Да кому оно нужно! – ответила прачка.
Писатель обиделся. Он уже решил более не продолжать эту тему, когда Тереза внезапно произнесла:
– А может, и забежал кто, действительно. Мало ли что бывает. Хозяева, чай, пустили. Либо жильцы снизу. Тут вечно перед домом ошивается один. Чегой-то высматривает.
– Кто там ошивается?! – спросил литератор, едва не подавившись от испуга куском хлеба.
– Да откуда я знаю? В плаще. Непонятный какой-то. То ли на рыцаря, то ли на монаха походит…
По коже Помье пробежал холодок. Больше он не хотел ничего спрашивать. Боялся. И без уточнений все было ясно.
Они следят… Никак не оставляют Помье в покое! Но почему же они не возьмут манускрипт себе и не пропадут с глаз долой?! Или уже забрали? Зачем же тогда преследуют?..
Нынче же ночью все будет ясно… Через несколько часов Помье и его помощница сойдутся в последней битве с поклонниками Бафомета.
– Ладно, пойду я, – сказала Тереза, взваливая корзину на плечи. – Белье отнесу господам, потом брата проведаю. Жди только к ночи.
Один из братьев Терезы пострадал во время апрельского бунта в предместье Сент-Антуан. Он был одним из тех, кто жег дома фабрикантов (говорили, будто они требовали от Генеральных Штатов вдвое понизить жалование рабочих селитроварни и обойной мануфактуры) и поплатился за это: уже больше недели валялся раненый на кровати, ныл и требовал внимания. Помье это было на руку. Пока Тереза навещает своих родственников, он сможет спокойно собрать вещи и уйти из дому, никому ничего не объясняя.
– Кстати, я беременна, – добавила женщина, уходя.
– Угу, – отозвался писатель.
Сейчас его больше всего заботило, как оторваться от вероятной погони со стороны ограбленной Жерминьяк, избавиться от слежки тамплиеров и отделаться от Николь. «Интересно, что сложнее?» – думал Помье. Он прокручивал в голове различные сценарии бегства, с камеристкой и без нее, решал, как отделаться от уродины, размышлял, в какую сторону податься нынче ночью, на какой станции сесть в дилижанс и куда на нем ехать. Хотелось как можно дальше. Значит, на юг. Как все-таки хорошо, что бывший генеральный контролер, месье Тюрго, организовал постоянное сообщение между французскими городами! Да еще такое скоростное. Не пройдет и двух недель, как обладатель тамплиерского манускрипта будет в Марселе.
Из дому Помье вышел загодя, не дожидаясь возвращения сожительницы. С собой взял деньги, хлеб и сочинения. Хотел захватить еще и чернильницу – все-таки он литератор, как-никак! Потом отказался от этой затеи. Решил, что рисоваться все равно не перед кем, а если чернила прольются в карман, получится неприятно.
До двух Помье бродил по улицам. Заняться было нечем, волнение мешало отвлечься. Литератор попеременно думал то о том, что следует запутать следы, чтоб оторваться от тамплиеров, то о тщетности и смехотворности своих попыток скрыться от ордена. В какой-то момент он даже пожалел, что затеял всю эту аферу с Николеттой и свитком…
Впрочем, сколько ни оглядывался Помье, сколько ни поворачивался резко, пытясь обнаружить за собой слежку, ничего подозрительного он не заметил. Темные улицы были пустынны… Но разве не то же самое наблюдалось в тот день, когда он зарыл сокровища? А ведь следили!
Под фонарем, на условленном месте, Помье был без двадцати два. На всякий случай решил прийти раньше, чтобы камеристке не пришлось его ждать.
Прошло двадцать минут.
Потом еще двадцать.
Потом еще.
Несколько раз в приближающихся фигурах патрульного или бродяги писателю мерещилась Николетта.
«Неужели не решилась? – думал он. – А ведь была такой послушной, такой влюбленной! Может, кто-то раскрыл ей глаза на мой обман?.. Или хозяйка поймала за руку, когда Николетта пыталась забрать шкатулку?.. А что, если… Что, если камеристка уяснила истинную ценность манускрипта и решила оставить его себе?!. Вдруг она не так глупа, как кажется?! Вдруг она неспроста выспрашивала про тамплиеров?!»
Когда ночной патрульный на вопрос «Который час?» сказал «Четвертый!», Люсьен понял, что ждать далее бесполезно. Расстроенный, раздавленный писатель поплелся домой, готовя оправдательную речь для Терезы.
На следующее утро на базаре от торговки соленой рыбой Помье услышал, что ее кузина Николь погибла минувшей ночью. Пробравшийся в дом Жерминьяков злодей перерезал ей горло и скрылся.
11
За день до этого возле дома на улице Кенкампуа, внутри которого миловались доживающая последние часы служанка Николь и горе-писатель Помье, появился человек необычной внешности. Одет он был в длинную рясу светло-серого цвета, носил длинную бороду, а голову держал покрытой капюшоном до самых глаз. Шел человек, опустив очи долу и избегая взглядов прохожих. Неизвестно, насколько хорошо ему удалось остаться полностью незамеченным; может быть, незнакомец и обратил на себя внимание пары- тройки прохожих, однако на исполнении его плана это все равно никак не сказалось. Если предположить, что какой-нибудь взор все-таки зацепился за подозрительного субъекта, то он, по всей вероятности, был принят за монаха некоего малоизвестного ордена, ибо ряса его не соответствовала одежде насельников ни одного из парижских монастырей. Однако же было в фигуре незнакомца и что-то такое, что позволило бы человеку проницательному заподозрить в нем мирского жителя, а может быть, и военного, даже рыцаря.
В руках обладатель рясы нес скромную корзинку, содержимое коей было укрыто от лишних взоров белой материей. Некоторое время «монах» слонялся возле особняка Жерминьяков, словно бы что-то обдумывая и решаясь на некий важный поступок. Наконец, дождавшись момента, когда на улице никого не было, он
