– К госпоже де Жерминьяк я пришел без всякого злого умысла. Она принимала меня как сына. Мы были едва знакомы, но мне показалось, что мы прожили вместе всю жизнь. Повинуясь непонятному порыву, добрая старая женщина попросила меня рассказать о себе побольше. Я изложил историю своей юности, своего детства, своего рождения… Каково же было наше общее изумление, когда мадам признала во мне своего внебрачного сына, коего тридцать три года назад…
– Не верю ни единому слову! – воскликнул Помье.
– Очевидная ложь, – согласился виконт. – Господин алхимик держит нас за полных дурачков. Что ж, придется сдать его полиции! Доказательств у нас достаточно, слуги Жерминьяков все подтвердят…
– Ладно, ладно! – буркнул Кавальон, словно бы признавая обман, но не говоря об этом открыто. – Не хотите – не верьте! Что бы вы там себе ни думали, а мадам Жерминьяк все-таки стала моим другом! Иначе, узнав о моих алхимических опытах, она не вручила бы мне свои драгоценности! Ведь не стану же я, в самом деле…
– Но от чего она умерла? – перебил писатель.
– Да если б я знал! – разозлился алхимик. – Мы собрались провести магический ритуал. Посвящение в наш орден и одновременно омоложение… Я решил использовать методику, которую в середине века применял Казанова для превращения госпожи д’Юрфе в мужчину – совместное погружение в горячую ванну. Мадам Жерминьяк поначалу настороженно отнеслась к этой идее, она считала, что водные процедуры противопоказаны в ее возрасте, они истончают кожу… черт возьми, она, видимо, что-то предчувствовала!.. Но я настоял на своем. Слуги налили нам ванну. Я попросил сделать воду погорячее, с учетом, что она быстро остывает, тем более на дворе был март… Мадам Жерминьяк осталась в одной рубашке и, ничуть меня не стесняясь, ведь она полюбила меня как родного, а кроме того, в нашем мистическом братстве царит совершенное равенство и невинность, ибо, как в раю, Адам и Ева…
– Увольте нас от этих нелепых подробностей!
– Вот именно! Извольте перейти к сути! Каким образом вы ее уморили?
– Я еще раз повторяю, что невиновен! Полагаю, что вы, господа, как просвещенные люди, вполне разделяете точку зрения, что никто не считается виноватым, покуда его вина не доказана!.. Итак, мадам залезла в ванну. Я велел ей совершить несколько погружений, прямо до шеи, произнося между тем необходимые заклинания. После того как вода пропиталась магическими флюидами, я стал зачерпывать ее из ванны и орошать голову доброй женщины, ибо это самая важная часть нашего тела, в коей заключен разум, а поскольку посвящение в наш орден имеет определенное сходство с крещением…
– Одним словом, вы устроили купание! Понятно, – вновь вмешался д’Эрикур. – А дальше что?
– Через несколько минут мадам почувствовала головокружение. Увы, я не придал значения этому факту! Мало ли от чего у престарелых особ кружится голова… Мадам приписывала это температуре воды, но я был склонен опасаться, что она может замерзнуть, простудиться… Головокружение происходит от погружения в высшие сферы, ответил я. Душа приятно удивлена встречей с тонкими сущностями, отсюда такой эффект… О-хо-хо! Видимо, я ошибся. Но кто же мог подумать, что здоровье этой особы настолько хрупкое…
– Неужели она умерла всего лишь от перегрева?! – воскликнул Помье.
– Осмелюсь признаться, нет. Поскольку, как уже было сказано, мадам за то краткое время, что мы были знакомы, успела полюбить меня и мы стали друг другу как родные…
– Иначе говоря, вы ее облапошили и желали теперь закрепить успех! – сказал литератор.
– Как вам будет угодно. – Кавальон изобразил на лице презрение. – Так или иначе, посвящение в наш алхимический орден предполагало еще одну составляющую, от которой я не был намерен отказываться. Я разделся и залез в ванну к мадам.
– Вот так оборот! – Виконт присвистнул. – Я бы, пожалуй, не удивился, если бы вы на ней и женились. От вас, Кавальон, всякого ожидать можно!
– Церковный брак – это пустяк и суета по сравнению с настоящим братско-сестринским единением на тонком уровне… даже если со стороны оно и выглядит как обычное отправление земных потребностей… Великий Демиург, ведь я не знал, что мадам противопоказано волноваться!
– Она умерла в ваших объятиях?!
– К счастью, нет. Но стоило мне пойти в атаку, как мадам закричала, что у нее болит сердце… а потом и вся левая сторона. Я пытался успокоить ее ласками. Не вышло. Тут мне стало страшно. Ритуал пришлось прервать. Я выбрался из ванны. Мадам последовала за мной и… Тут уж не знаю, что случилось. То ли сердце было виновато, то ли головокружение… то ли она просто поскользнулась… Одним словом, я услышал грохот за спиной, а когда обернулся, она была на полу… и больше не приходила в себя.
– И вы сбежали! – констатировал Помье.
Впрочем, сам он поступил бы точно так же.
– Даже не попытались послать за доктором! – осуждающе добавил виконт.
– Когда я уходил, мадам уже не дышала. Да и потом, посмотрел бы я на вас, окажись вы на моем месте!
Д’Эрикур недоверчиво хмыкнул:
– Раз уж сегодня у нас день откровений, то не будете ли вы, месье Кавальон-Ходецкий-Иоанн- Вейсгаупт-Иктотамеще, открыть нам заодно и свое подлинное имя?
– Вот именно! Кто вы?! – воскликнул Помье. – Как ваша настоящая фамилия?!
– Да Кавальон я и есть, – отозвался алхимик. – Стефан Кавальон, из лиможских мещан, выпускник семинарии, бывший монах. Уверяю вас, друзья, в моей биографии нет ничего особенного!
– Но вы же уверяли, будто это псевдоним! – сказал виконт.
– Но разве вы не знаете, что лучший способ утаить нечто – выставить его напоказ? – пожал плечами субъект с заурядной историей.
Прошло три недели. Первая декада июля уже успела подойти к концу, Национальное собрание – переименоваться в Учредительное, а охотники за свитком – надоесть друг другу, прежде чем суд по делу о наследстве Жерминьяков вынес решение. Девятого июля Кавальон, Помье и д’Эрикур узнали, что особняк на улице Кенкампуа отошел родственникам Софи по отцовской линии. Следующим же утром они выехали в Париж.
Всю дорогу троица молчала. Что касается Люсьена, то он беспрестанно думал о том, с чем они явятся к наследникам Софи, что им скажут, каким образом получат шкатулку, получат ли вообще, а главное – как будут потом делить ее. Помье не сомневался, что аналогичными мыслями были заняты головы обоих его попутчиков.
Париж оказался еще более жарким, чем тогда, когда они его оставили, – и в смысле температуры, и в смысле политической обстановки. На лицах граждан читалось беспокойство, тут и там вспыхивали драки, участники которых осыпали друг друга немыслимыми обвинениями, многие лавки позакрывались. У тех, что работали, собирались любители новостей: прямо на улице они вслух читали газеты и фельетоны, а потом озабоченно обсуждали их. Из обрывков речей, доносившихся до литератора, можно было сделать вывод, что какие-то сатанинские силы желают стереть Париж с лица земли, перерезать всех его жителей, а затем воцариться над выжженной пустыней.
Впрочем, больше всего поразили Помье не эти дикие сплетни, подобные которым ему не раз уже приходилось слышать. Взгляд писателя невольно останавливался на иностранных мундирах солдат, наводнивших столицу. Откуда тут эти армии? Уж не сдан ли город неприятелю? Или, может, целой коалиции вражеских войск?
Троица въехала в Париж с юго-запада. Проезжая мимо расположенного на окраине столицы Марсова поля, охотники за свитком с удивлением обнаружили, что этот бывший плац военной школы превратился в место дислокации какого-то заграничного войска. Расположившиеся на поле драгуны свысока посматривали на спешащих мимо французов. Мрачные жерла чужих пушек были направлены на Латинский квартал.
– Что бы это могло значить? – спросил виконт.
– Думаю, ничего хорошего, – отозвался алхимик.
Заниматься выяснением было некогда. Не тратя времени попусту, д’Эрикур, Кавальон и Помье поспешили на улицу Кенкампуа.
Знакомый всем троим особняк, с которым теперь было связано столько воспоминаний, больше не был опечатан и охраняем. Не представляя, что ждет их внутри, охотники за свитком решили нанести визит без
