— Уже не могу, — говорит Антон. — Это бизнес, папа. Поздно уходить. Теперь мне надо долги отдавать.
Макс знает, что после постройки «Толстоевского» у Антона накопились огромные долги, но он не спрашивает, сколько Антон должен. Тем более что денег таких у Макса нет. Поэтому мой старший брат смотрит на танцующего с журналисткой Степу и переводит разговор на другую тему:
— Мне кажется, он про меня забыл.
— Нет, дед никогда ничего не забывает, — говорит Антон. — И ты не мучайся, папа. Я давно взрослый. Ты мне ничего не должен, о'кей?
— О'кей, — растерянно улыбается мой старший брат.
— Так вот, п-п-про Сталина, — говорит журналистке Степа. — Он был не так однозначен, деточка.
В нем было одно качество, присущее и самым страшным злодеям, и самым светлым умам человечества.
— Такого качества не бывает, — уверенно заявляет журналистка.
— Я имею в виду н-н-непредсказуемость, — шепчет ей на ухо Степа.
Когда папа говорит о непредсказуемости, он намекает на самого себя. Папа считает, что это свойство генетически присуще всем Николкиным. Но это не так. Задолго до появления в Шишкином Лесу Степы Николкина Чернов и Семен Левко уже были непредсказуемы.
2
1913 год. За двадцать лет, прошедшие после постройки дома, Шишкин Лес поредел. Раньше Чернов жил тут совсем один, а теперь за деревьями видны другие, позже построенные дома.
И сам Чернов изменился, и Левко стал совсем другой. После смерти Верочки Чернов перестал стричь бороду и сделался угрюм и немногословен. А Левко, наоборот, бороду свою начал подстригать тщательно, читать ученые журналы и сделался чудовищно болтлив.
Вот и сейчас в стеклянной теплице постаревший Чернов наблюдает, как постаревший Семен Левко опрыскивает из пульверизатора куст ананаса и беспрерывно говорит, говорит.
— Сегодня, Иван Дмитриевич, — говорит Левко, — у меня этот ананас тут один, но выращен он по новейшей науке-с. Через пять годков, применяя кислотный полив и опрыскивание в розетку раствором железного купороса, я приумножу его в геометрической прогрессии. И он у меня пойдет по руль шестьдесят за фунт, и я наживу капитал-с. Потому что ананас, господа, это вам не картофель по тридцать копеек за пуд-с. Это современная наука, труд и предприимчивость. Это вам, господа, двадцатый век-с. И так он болтает беспрерывно.
По лесной просеке катит, подпрыгивая, автомобиль «Руссо-Балт», красавец на деревянных колесах. За рулем девушка в соломенной шляпе и пенсне — это дочь Чернова, Варя. А на заднем сиденье — Чернов и Семен Левко, оба в белых перчатках и цилиндрах.
Бунтарский дух Чернова угас, и он теперь презирает новое искусство, а Левко, наоборот, теперь мыслит прогрессивно и пытается новое искусство понять.
— Варя, куда мы едем? Как называется эта твоя выставка? — спрашивает Чернов.
— «Бубновый валет», папа.
— Идиотское название.
— Так и задумано, — отвечает Варя. Теперь наступил ее черед бунтовать.
— Очередная Эйфелева башня, — уныло изрекает Чернов.
— Нет, так нельзя, Иван Дмитриевич, — немедленно включается в разговор Левко. — Лично мне кажется, что всем новым веяниям надо быть открытым. Потому как идет двадцатый век-с и всеобщий прогресс-с.
К слову прогресс прибавить еще одно «с» непросто, но Левко неутомим.
Ярко и широко написанные натюрморты и абстракции висят на выставке тесно, рама к раме. В залах полно народу. Вскрики возмущения и восторга.
Желанная для художников атмосфера внимания и скандала.
— Вот, папа. — Варя показывает Чернову небольшую скульптуру, сделанную из проволоки и обрезков металла.
— Что это? — неприязненно спрашивает Чернов.
— Это моя работа. Называется «Машинист». Получеловек-полумашина.
Варя курит, пуская розовыми губами кольца дыма. Чернов тоскливо смотрит на странное создание своей дочери и молчит.
— А вот я хочу это понять, — говорит вместо него Левко. — Лично мне это кажется очень даже прогрессивным и напоминает музыку господина Стравинского.
— А мне Эйфелеву башню, — кривится Чернов.
— Но вообще скульптура здесь исключение, — говорит Варя. — Это выставка живописи. Идем.
И ведет отца и Левко сквозь толпу к ярким и совершенно непонятным абстрактным картинам.
— Вот. Как тебе?
— Беда, — говорит Чернов.
— А я хочу это понять, — говорит Левко. — Кто это нарисовал?
— Художник Полонский, — говорит Варя. — Он будетлянин.
— Кто? Кто? — спрашивает Чернов.
— Будетлянин. От слова «будет». Человек будущего. Вон он стоит.
Человек будущего Полонский, молодой человек с нарисованной на лбу рыбой, смотрит на них из толпы демоническим взглядом. Левко устремляется к нему.
— Это ваши художественные произведения?
— Ну, мои, — надменно отвечает Полонский.
— Я вижу, что это очень современно, — говорит Левко, — но прошу мне разъяснить.
— А тут нечего разъяснять, — обрывает его Полонский. — Это как вывески в Охотном ряду. Хотите — смотрите, не хотите — ступайте мимо.
— Вывески? В Охотном ряду? — подхватывает Левко. — Отлично-с! Вывески — это по моей части. Поскольку я, с вашего позволения, занимаюсь выращиванием на продажу ананасов-с.
— Поздравляю.
— Вот я и хочу понять. Вы говорите — Охотный ряд. Не значит ли это, что вы тут пытаетесь уловить идею России?
— Все пытаются, — говорит Полонский.
— Так вот, батенька, вы ее не уловили! — провозглашает Левко. — Я сам, с вашего позволения, выходец из нижайших низов русского народа. Родился рабом. Женат на кухарке-с. Но моя сегодняшняя идея — не Охотный ряд, а Елисеевский магазин. Ибо я выращиваю не картофель по тридцать копеек за пуд, а ананасы по руль пятьдесят за фунт. А ананас, господа, — это единение предпринимательской жилки, современной науки и упорного ежедневного труда-с. Которых нам в России так не хватает. Но которые являются уже слабыми ростками и требуют, фигурально выражаясь, ежедневного правильного полива.
Напитавшийся журналами Левко, впав в припадок словоблудия, обращается уже не к Полонскому, а ко всем собравшимся. Художники и публика окружают его и прислушиваются.
— Изобразите меня, господа художники, — витийствует Левко. — Изобразите меня таким, каков я есть, — вот тогда и выйдет идея России. Выразите вашим искусством мои труды и устремления — и вы поможете прогрессу. А Охотный ряд — это все равно что поливать ананасы щелочной водой заместо кислотной. Ананас от неправильного полива гниет. Гниет и гибнет-с.
Не дослушав-, Полонский покидает оратора и идет сквозь толпу к Варе. Варя пожимает ему руку и обращается к отцу.
— Папа, это Миша Полонский. Скажи ему что-нибудь.
— Почему у вас на лице рыба? — говорит Полонскому Чернов.
— А почему у вас на лице борода? — говорит Полонский.
— Ну, все, папа, я вас познакомила. Теперь Миша приедет к нам в Шишкин Лес пожить.
