И умолкает, встретившись глазами с глядящим на него из темноты портретом Ленина.
— Мой папа — художник Полонский, — говорит Даша. — А дедушка — композитор Чернов.
— Ты понял, Степа? Мы попали на гору Олимп, — говорит Зискинд. — Тут обитают боги.
— П-п-понял, — кивает Степа.
— А боги сейчас здесь? — спрашивает Зискинд.
— Они в Москве у знакомых ночуют, — говорит Даша. — Ас утра будут квартиру искать. Нас уплотняют. Дом у нас забрали под сельсовет, как только дедушка умер.
— Дедушка Ленин? — спрашивает Зискинд.
— Дедушка Чернов. Но Ленина тоже теперь нет, и папа не знает, куда обратиться за помощью. А в НКВД есть такой товарищ Левко. И он нас ненавидит.
Зискинд сразу понимает ситуацию:
— Левко нам оставил только эту веранду, — говорит Даша. — Но все наши вещи пока в доме, и вы там можете сегодня переночевать.
Когда Даша открывает входную дверь, от нее отскакивает что-то мелкое и падает на крыльцо. Степа приседает и, посветив лампой, находит обломок сургуча на бечевке.
— Дверь была оп-п-печатана, — говорит он.
— И что теперь будет? — спрашивает Даша.
— Будет пиф-паф, — говорит Зискинд.
— А теперь уже все равно, — решает Даша. — За мной, обэриуты!
Входит и, с лампой в руках, ведет поэтов по дому.
Степа оглядывается с пристальностью перевезенной на новую квартиру кошки. Он гладит рукой кожу дивана, притрагивается к роялю и нюхает золотые корешки книг на полках. А Зискинд нюхает Дашин затылок. Она, не оборачиваясь, шлепает его.
В столовой Даша достает из резного буфета огромную старинную бутыль и наливает ее содержимое в хрустальные рюмки.
— Эта наша рябиновая водка. Ее сперва делал дедушка Чернов, а теперь папа. Но у папы не так хорошо получается.
Степа внимательно пробует водку языком, а Зискинд чокается с Дашей, и они пьют, о Степе практически позабыв.
В спальне Степа проводит ладонью по резной спинке массивной кровати, а Зискинд на кровать садится и тянет к себе Дашу.
Прикрывая шарфом прыщи, Степа смотрится в огромное трюмо, а Зискинд уже целует Дашу. Она отталкивает его и смеется.
Мой папа с первого мгновения испытал странное ощущение, что он в этом доме уже когда-то жил и будет здесь жить теперь всегда. Он понял, что это — его дом. Но первая ночь в Шишкином Лесу досталась не ему, а Зискинду. Может быть, помешали прыщи, а может быть, красавец и донжуан Зискинд чувствовал, что ему осталось недолго гулять на свободе, и торопился успеть как можно больше.
Зискинд задувает лампу. Темнота. И Степа понимает, что ему надо уходить.
И вот уже утро. И кабинет Чернова, в котором ночует Степа, уже залит солнцем. И прибежавшая из спальни, завернутая в простыню Даша стоит над спящим Степой и тормошит его.
— Эй, ты, просыпайся! Надо смываться! Сельсовет приехал! И Левко с ними!
Степа садится и хлопает глазами. Закрывает простыней прыщи. Но Варя смотрит не на прыщи, а на золотой крестик, висящий у Степы на груди.
— Ты верующий?! — поражается она.
В те годы мало кто решался носить крест. Папа боялся, но тайком носил.
— П-п-понимешь... — бормочет он. — Это так, на всякий с-с-случай...
— Все! — смотрит в окно Даша. — Они уже здесь! Беги!
Она хватает Степину одежду и выбегает из комнаты. Степа, глянув в окно, в одних трусах спешит за ней.
Грузовик, привезший уродливые письменные столы, и легковушка, на которой прибыл Левко, уже стоят перед домом, и Василий Левко уже рассматривает сломанную печать и достает из кобуры наган.
— Печать сорвана, — объявляет он, оборачиваясь к грузовику.
Из грузовика вылезают и идут к дому член сельсовета и милиционер. Они не видят, как из бокового окна на втором этаже выскакивают и скрываются на веранде Даша в простыне и голый Зискинд, но голый Степа выпрыгивает из окна позже, когда Левко уже заходит за угол. Поэтому Левко успевает увидеть его.
— Стой! Стрелять буду!
Степа пугается не на шутку и бежит. Проносится, топча овощи, через огород.
Левко, член совета и милиционер бегут за ним. Член совета — человек пожилой, мелкий. Милиционер — молодой, но очень упитанный. Догнать Степу им не просто.
— Стоять! — Левко делает предупредительный выстрел в воздух.
Ужас придает Степе силы. Он мчится через сад. Член совета, запыхавшись, отстает, но Левко и милиционер продолжают погоню.
— Стоять! — орет Левко.
Степа ныряет в дырку забора. Левко сигает в дырку следом за ним. Милиционер в дырке застревает.
Голый Степа скрывается в лесу. Он младше Левко и бежит быстрее, но Левко упорен.
Степа бежит, стараясь выбирать кустарник погуще. Ветки хлещут его по лицу, раздирая в кровь и без того прыщавые щеки. Сзади опять слышен выстрел. Степа бежит еще быстрее. Скатывается в овраг.
Взбегает по противоположному склону. Исчезает в ельнике.
Левко скатывается в овраг вслед за ним, взбирается по другому склону и, совершенно задохнувшись, ложится на опушке леса животом на траву.
Тишина. За деревьями проглядывает поле. Нежный подмосковный рассвет. Прямо перед носом у Левко в траве ползет жук. Ощутив сильнейший приступ дежавю, Левко долго, очень долго смотрит на жука, прежде чем прихлопнуть его рукояткой нагана.
Пока он смотрел на жука, Степа убежал. Папину молодую жизнь в этот день спас жук. Может быть, этот жук был потомком того жука, у которого на этом самом месте мальчик Вася Левко когда-то отрывал ноги. Поэтому я все время повторяю: все в жизни связано, и где кончается одно и начинается другое, понять совершено невозможно.
Левко встает, прячет наган в кобуру и, брезгливо морщась, глядит на восходящее над полем солнце.
А дом тогда у нас все-таки не забрали. Потому что наступили годы индустриализации и коллективизации, и бабушкин «Машинист» вдруг стал символом всей этой новой эпохи.
Когда люди слышали слово «СССР», они думали о бабушкином «Машинисте».
«Машинист» вдохновлял на подвиги стахановцев и танкистов, ученых и балерин. На парадах грудастые физкультурницы сопровождали платформу с огромным бабушкиным «Машинистом», сделанным из белых цветов.
Бабушка Варя никогда не мечтала, как ее отец Чернов, о служении государству. Это получилось как-то само собой. Но для Левко она стала так же недосягаема, как раньше был Чернов.
Кузнечики стрекочут в саду. Стрекозы неподвижно стоят в горячем июльском воздухе. Плотники постукивают молотками. Рядом с домом, в саду, строят новую бабушкину мастерскую. А веранда опять стала верандой. И на ней стоит на столе самовар, и Полонский с Варей, в дачных полотняных одеждах, пьют чай,
