Маши и Степы.
— Они здесь одни. И вокруг никого, — говорит в микрофон пилот.
Крест еле виден в темноте. Под ним холмик сгнивших букетов. Видно, что сюда давно никто не приходил.
Около оставленной ими на опушке леса машины уже стоит еще одна.
На переднем сиденье ее рядом с водителем сидит техник с компьютером. На заднем — Сорокин и Петров. А из динамика звучат голоса Маши и Степы.
— Пойми, мы с Сорокиным совершенно чужие люди, — говорит голос Маши.
— Успокойся, деточка, успокойся, — увещевает Степа.
Техника отличная. Слышимость замечательная. Петров и Сорокин отчетливо слышат каждое слово.
— Ты, надеюсь, не сказал Сорокину, что я беременна? — говорит Машин голос.
— Деточка, когда я мог успеть ему об этом сказать? Но, если вы чужие, как же вот опять?..
— Да, но между нами нет ничего, кроме чисто физического влечения, — говорит голос Маши.
— Интересный характер, — говорит Сорокину Петров. — И сколько лет вы уже так, в разводе?
— Семь, — говорит Сорокин.
— М-да, — говорит Петров.
— Никого нет, — говорит техник. — И на шоссе никого. Там проверяют все машины.
— Все это очень странно, — говорит Петров. — И место выбрано нелепое. Если только, получив деньги, он не собирается их убить. Кто звонил, не выяснили?
— Нет, — говорит техник. — Но пока давали трубку мальчику и назначали место встречи, мы успели засечь через спутник, что звонили по мобильнику из галереи на Кропоткинской. Сейчас пытаемся выяснить, чей мобильник.
— Они в это время все были на Кропоткинской, — говорит Петров. — И Левко, и Николкины, и Катков со своей «крышей». Похоже, что Николкина убил кто-то из них. И, видимо, из-за денег. А мы такие силы задействовали.
— Ты меня упрекаешь? — говорит Сорокин. — Я не должен был тебе сообщать?
— Я не говорю, что ты не должен был мне сообщать. Но ты мне говорил, что тут серьезная история и замешано чуть ли не правительство.
— Я предупреждал, что вся эта информация только со слов Степана Сергеевича.
Луна скрылась за тучей. Степа смотрит по сторонам.
— Слава Богу, хоть д-д-дождя нет.
— Ты не слышишь, что я тебе говорю, — сердится Маша. — Я тебе говорю, что Сорокин и Петров в сговоре! Этот Петров был на нашей свадьбе. Это он выдал идиотский тост про пассажирчиков, которые будут подсаживаться на наш корабль.
— Не такой уж глупый т-т-тост.
— Я сейчас не про тост. Сорокин делает вид, что они не знакомы, но это же он пригласил Петрова на аукцион. Ты понимаешь, что это значит?
— Что?
— То, что они теперь поделят картины, и это чудовище начнет торговать в Париже нашим Полонским.
— Какое ч-ч-чудовище?
— Сорокин!
Петров отвинтил крышечку термоса и наливает кофе Сорокину, технику и себе.
— Я даже не удивлюсь, — звучит в динамике голос Маши, — если за деньгами сейчас сюда явится он.
— Ты с-с-совсем с ума сошла, — говорит голос Степы.
— Это точно, — кивает Сорокин.
— Если звонили с Кропоткинской, — говорит Петров, — значит, ребенок в это время был там.
— Да, но сейчас там все уже обыскали, — говорит техник. — Мальчика нет.
— Его могли увезти в фургоне, — говорит Петров, — но парень, который его сторожил, заметил бы, что ребенка в фургон сажают.
— Этот дурак даже не заметил, как фургон угнали, — говорит Сорокин.
Набережная перегорожена. Блокпост ГАИ. Длинная очередь машин.
Жорик доезжает до хвоста очереди, видит впереди милиционеров и ОМОН, проверяющих документы водителей, резко дает задний ход и сворачивает в переулок.
Еще один поворот. Загнанный Жорик уже сам не знает, куда заехал. Останавливается в пустом проезде у закрытого на ночь рынка. Ветер несет по асфальту мусор. В мусоре рыщут бродячие собаки. Жорик достает свой мобильник и опять набирает номер.
— Это я! Ты опять спишь? Ну ты, в натуре, даешь! Я скоро подъеду. Ты выйди, базар есть.
В мосфильмовской монтажной мой ученик, молодой режиссер Асатиани, работает за древним монтажным столом, а Игнатова говорит с Жориком по телефону, лежа на полу на надувном матрасе. Здесь же на круглых коробках с пленкой ее косметика, на гвоздях вешалки с ее платьями, мужские джинсы и свитера. Хлеб. Колбаса. Бутылки. Электрический чайник. Игнатова и Асатиани тут, в монтажной, живут.
— Жорик, я сейчас никуда не выйду, — говорит Игнатова, — ночь на дворе. Ты мне завтра днем позвони. Ладно?
Кладет трубку
— Что он тебе все время звонит? — не оборачиваясь, спрашивает Асатиани.
— Влюблен.
— А телефон зачем дала?
— Из человеческой жалости.
— Еще раз позвонит, я у него ноги из жопы вырву.
— Ревнуешь? Это приятно.
Она утыкается носом в подушку и мгновенно засыпает.
Сидящие на чемоданах с деньгами Степа и Маша прислушиваются. В отдалении слышен звук быстро приближающейся машины.
И пилот вертолета видит движущийся зеленый фантом в приборе ночного видения.
— Маша, — говорит Степа, — кто бы это ни оказался, какая бы ни была неожиданность — ты молчи. Г- г-говорить буду я.
В приближающейся машине на полную громкость включена музыка. Над полем разносится ритмический грохот и вой тяжелого рока.
Ярко-зеленый фантом машины в приборе ночного видения проносится по тускло-зеленой дороге и исчезает.
— Это не они, — говорит в микрофон пилот.
— Что там, на Кропоткинской? — спрашивает Петров у техника.
— Константин Николкин приехал. Ему сказали, что ребенок пропал. У Константина сердечный приступ. Вызвали «скорую», — докладывает техник. — Следователь тоже туда приехал.
— Панюшкин? — хмурится Петров. — Его только там не хватало.
— Он хочет с вами поговорить.
— Пусть с ним ребята поговорят. Я его не перевариваю, — говорит Петров.
Во дворе галереи на Кропоткинской стоит машина «скорой помощи». Два санитара вытаскивают из нее носилки.
