живет не одна. Эта мысль опечалила его.
Давид отправился на кухню. Ему захотелось чаю. Он открыл дверцы всех шкафчиков, после чего приписал на листочке: «Чайные пакетики». И тут же: «Кофе, фильтры для кофеварки, сахар, сливки». И: «Продукты».
Завтра он по совету начальника съездит в Гринвич.
На следующее утро Давид проснулся после десяти. Он пытался выключить будильник, пока не заметил, что на самом деле звонит телефон. В трубке раздался голос Розмари. Она интересовалась, успел ли Давид обжиться. Ведь она его не разбудила? Давид ответил, что был на балконе. Не слышал, как звонит телефон.
Розмари сказала, что может заехать и показать ему район. Показать магазины и рестораны. Давид поблагодарил. Он попробует разобраться сам. Но ей совсем нетрудно помочь ему. И у нее нет никаких других планов. Она ненавидит уик-энды.
— Я думал поехать в Гринвич, — сказал Давид.
— Чудесно, — ответила Розмари, — нулевой меридиан. Там вы сможете стоять одной ногой в западном полушарии, а другой — в восточном.
Ему лучше всего доехать на поезде до южной оконечности полуострова, а потом пройтись по туннелю под Темзой. Если он хочет, она поедет с ним и покажет дорогу. Давид ответил, что в этом нет надобности.
Небо заволокли тучи, но дождя еще не было. Состав ехал без машиниста. Поначалу Давид этого даже не заметил, а потом пришел в некоторое замешательство. Неуправляемые поезда разъезжались друг с другом, подчиняясь лишь командам центральной станции, которая находилась неизвестно где.
Давид пробежался взглядом по лежавшей на противоположном сиденье газете. Близ Тауэрского моста обнаружили труп ребенка. Цветного мальчика пяти-шести лет вынесло потоком воды. Первым труп заметил прохожий. У мальчика были отсечены руки и ноги. Прохожему оказали психологическую помощь.
На краю Собачьего острова располагался небольшой парк. Давид взглянул на белые здания по ту сторону Темзы. Они воплощали дух мощи и покоя, дух другой, лучшей эпохи. На вершине холма стояла обсерватория, где, согласно путеводителю, каждый полдень падает красный шар. В прежние времена корабли сверяли по этому шару бортовые часы. Теперь же его сбрасывали только для поддержания традиции.
Тауэрский мост находился выше по реке. Когда Давид увидел, как бегут мутные воды Темзы, он вспомнил об убитом ребенке. Теперь он не мог и подумать о том, чтобы пройти под рекой.
Давид отправился по магазинам. Цены были неимоверно высокими.
Он заполнил покупками пустые кухонные шкафчики и холодильник. Глядя на продукты, Давид несколько успокоился. «На этом я смогу продержаться как минимум две недели», — подумал он. Что-то непременно закончится — например, молоко, — но еды все равно хватит. А когда запасы подойдут к концу, он сможет продержаться по меньшей мере еще месяц. Давид попытался вспомнить, сколько, если верить газетам, выдерживали люди, объявлявшие голодовку. Семь недель? Или восемь?
Ближе к вечеру он еще раз сходил в магазин и опять накупил съестного. На этот раз особое внимание он обратил на срок годности. Он купил сухое молоко, овощные консервы, шоколад и замороженные блюда.
В воскресенье Давид позвонил отцу. Отец ни о чем его не спрашивал, а рассказал о соседской кошке, на которую наехал развозной автомобиль. Кошку отец нашел перед своей садовой калиткой, она была совершенно плоской, расплющенной, причем рядом не обнаружили ни капли крови. Этот несчастный случай, казалось, забавлял отца.
— А здесь нашли ребенка в реке, — сказал Давид, — без рук и без ног.
Еще во время телефонного разговора он включил телевизор. Перескакивая с канала на канал, он остановился на программе, в которой некий мужчина, японец, водил рукой вдоль обнаженного тела японки на расстоянии сантиметров десяти. Движения руки сильно возбуждали женщину, хотя глаза у нее были закрыты и она не видела, что происходит. Давид попрощался с отцом и сделал погромче. Японец говорил о передаче сексуальной энергии. Программу пытались выдать за научную, но ее главной целью, без сомнения, был показ обнаженных женщин.
Псевдоученый выдумал следующий эксперимент. Он усадил еще одну женщину, тоже голую японку, перед телевизором и заставил ее наблюдать за соитием какой-то японской пары. На голову зрительницы он нацепил наушники. Эта японка явно была возбуждена. Первая японка продолжала лежать в соседней комнате и тоже была сильно возбуждена, хотя рядом с ней ничего не происходило. Японец объяснил, что сексуальная энергия одной женщины передалась другой. Как и отчего это произошло, он не сказал.
Обе японки отличались уродством, характерным для актрис из подобных европейских и американских фильмов, которые доводилось смотреть Давиду. Уродство заключалось не в лицах и не в телах. Скорее, тут сказывался какой-то внутренний изъян — пресыщенность, мерзость или беспутство. Ему вспомнился фильм, где обнаженных женщин заворачивали в прозрачный полиэтилен. Пищевая пленка! Давид выключил телевизор и записал на листочке: «Пищевая пленка».
Он подумал о японке из соседней квартиры, попытался сосредоточиться на ней. Его рука двигалась вдоль ее обнаженного тела, вдоль и поперек. Ему нравилось думать, что за стеной соседка лежит на кровати и стонет, чувствуя, как откуда-то появляется энергия, с которой она не в силах совладать. При этом Давид почти не сомневался, что его сексуальное возбуждение на японку никак не действует.
Потом его мысли вновь вернулись к убитому ребенку. Ему захотелось узнать подробности этого дела. Все остальное отодвинулось на второй план. Прошло немало времени, пока Давид отыскал киоск. Газетная статья сообщала чуть больше того, что он уже знал.
Полицейские окрестили мальчика Адамом и говорили о насильственной смерти. На ребенке не было ничего, кроме оранжевых шортов. Труп пролежал в воде около десяти дней. На шее нашли следы удушения. Инспектор полиции сказал в интервью, что никогда еще не сталкивался с подобным случаем и что не успокоится, пока не раскроет загадку.
Загадкой были семь полусгоревших свечек, обнаруженных на берегу Темзы. Свечки, обернутые в белый платок, на котором значилось имя: «Адекойе О Фола Адеойе» — имя, часто встречающееся в Нигерии.
Давид хотел было съездить к Тауэрскому мосту, но потом передумал. Он никак не мог представить себе мертвого мальчика. Когда он пытался это сделать, ему вспоминались телекадры, призывавшие сдавать деньги на помощь голодающим.
Давиду стало любопытно, будут ли его искать, если он в понедельник не явится на работу. Быть может, к нему заедет Розмари. Но у нее нет ключа от квартиры, она это специально подчеркнула. Если он не откроет, Розмари уедет и вернется на следующий день. Полицию оповестят самое раннее дня через три-четыре. Сперва раздастся звонок, затем консьерж откроет дверь. Вслед за полицейскими в квартиру войдут консьерж и Розмари. Она издаст короткий, сдавленный вопль и рухнет на шею консьержу. Все как в кино. Лица полицейских примут серьезное выражение. Труп Давида будет лежать на кровати без рук и без ног, а простыни будут насквозь пропитаны кровью. Конечностей не найдут никогда. А останки похоронят в обычном гробу, хотя места хватило бы и в детском.
Давид сидел в гостиной. Его переполняла неуемная ярость, глубокая ненависть к тем, кто убил и изувечил невинного мальчика. Ему хотелось что-то предпринять, что-то изменить. Но те, кто что-нибудь понимали в этом мире, ничего в нем не меняли. А те, кто что-нибудь меняли, ничего не понимали. Давид до сих пор не был уверен в том, что он из тех, кто понимает. Он был уверен лишь в том, что ничего не изменит. Давид представил себе, как с балкона выбрасывает в парк телевизор, как топором рубит сантехнику в ванной. Одним ударом разбивает раковину. Из труб брызжет вода. Он срывает душевую занавеску и бьет топором по зеркалу, которое разлетается на тысячи мелких осколков. Вытряхивает столовые приборы из кухонных ящиков, опрокидывает на пол холодильник. Во дворе взрывается телевизор. А ковер заливает кровь.
Давид сел на колени. Провел рукою по ворсу ковра. Потом лег и свернулся в комочек, как больное
