свойственна людям, перенесшим тяжелую болезнь и еще не поверившим в окончательное выздоровление.
— Какая милая семья, — часто повторяла соседка своему супругу и не могла ничего понять, когда однажды узнала, что брак распался, а муж Рут уехал.
Только тогда Рут сломалась. До этого она стойко держала все удары судьбы и никогда не падала духом, заступалась за братьев после их дряннейших проделок и даже после отцовой смерти ходила по деревне со спокойным и горделивым выражением лица. Случилось это не в одночасье, а постепенно, как на замедленном повторе — стены здания отделяются друг от друга, ломаются, рушатся, пока не остается одно облако пыли. Соседка видела, как Рут стоит в саду — согнувшись, с потухшим взором, держа грабли в руках и пребывая в полном оцепенении, — но ничем не могла ей помочь.
Соседка поставила открытку обратно на буфет. Открыла верхний ящик. Там лежали только скатерти и салфетки. Во втором ящике она нашла вязание: начатый свитер — вероятно, для одной из девочек. Потом открыла нижний ящик и вдруг, засовестившись, быстро задвинула его и распрямилась. Рядом с поздравительными открытками лежал скомканный листок со списком вещей, которые надо было взять с собой. Тапочки, средство для чистки линз, ночная рубашка, чтиво. Соседка сунула — возможно, чтобы выбросить, — листок в карман и вышла из дома, закрыв входную дверь на ключ.
Даже в июле стояла жара. На ночь Рут открывала окна, а когда утром закрывала их, в доме было холодно, и прохлада держалась до середины дня. Однако теперь, поскольку никто не дотрагивался до окон, дом прогревался от крыши до подвала. Воздух был затхлым и сухим, и лишь в кухне, где стояли растения, пахло, словно в оранжерее.
Комнаты хранили безмолвие. Порой звонил телефон — шесть, семь, восемь раз, а однажды донеслись приглушенные отзвуки марша. Кто-то из жителей квартала праздновал свое девяностолетие и пригласил оркестр. Люди собрались на улице: дети уселись на изгородях, а взрослые стояли и беседовали, умолкая, когда музыканты отыскивали нужные ноты и снова начинали играть. Оркестр играл торопливо, без всякого вдохновения. Музыканты не скрывали радости, когда пришло время складывать инструменты.
— Могли бы хоть форму надеть, — с неудовольствием сказала соседка мужу по дороге домой.
Ночью в сад приходили звери: кошки, а иногда еж, куница или лиса. Давным-давно соседка видела барсука. Он рылся в компостной куче. Но никто, кроме нее, никогда барсуков не видел, и она перестала рассказывать об этом, заметив, что ей не верят.
Как-то вечером поднялся сильный ветер. Высокая сосна на другой стороне улицы гнулась под его напором, а с березы сыпались мелкие ветки. Соседка стояла у окна и смотрела на улицу. Однажды сосна рухнет — она была старой, больной, и ее давно следовало срубить. Но квартиры напротив сдавались, жильцы менялись часто, и до сада руки ни у кого не доходили.
Когда стемнело, пошел дождь. Его потоки неслись по улицам и били в окна. Фонари раскачивались на ветру, их свет оживал и устремлялся во тьму беспокойным призраком. Соседка задумалась: что бы она сделала, увидев в доме Рут огонек? За последнее время случилось несколько ограблений. «Не пойду завтра поливать сад», — решила она. Потом зажгла свет и включила телевизор. Когда соседка ложилась спать, ветер уже стих, но дождь еще не перестал.
Утром взошло солнце, и все заблестело от влаги. Было прохладно, ветер посвежел, и по небу быстро бежали облака. Соседка отправилась на велосипеде в бассейн. Как обычно, проплыла положенное количество дорожек. Кроме нее, в бассейне никого не было. И когда она ушла, смотритель закрыл здание. На грифельной доске у входа остались данные температуры воды на вчерашний день.
Соседка еще не добралась до дома, а уже опять начался дождь. Она приготовила обед. За едой соседка сказала, что хотела бы как-нибудь навестить Рут, принести ей почту и, может быть, книжку. Но муж посоветовал ей не вмешиваться. Тогда она рассказала про найденный листок. Он даже не понимал, о чем она говорит, и молча смотрел на нее. Соседка представила себе, как Рут — не зная, когда вернется, — собирала вещи: тапочки, средство для линз, ночную рубашку.
Лишь когда Рут пришла попросить ее поливать цветы, соседка узнала, что та отправляется в клинику не в первый раз.
— Там есть замечательный сад, — рассказала Рут, — со старыми деревьями. Почти парк.
Девочек кто-то увез еще утром, а ближе к полудню у дома остановилось такси, и Рут вышла со спортивной сумкой, быстро взглянула на дом соседки, которая стояла у окна за белой занавеской. Рут нерешительно взмахнула рукой, словно в знак приветствия.
Соседка не знала, зачем она взяла листок, почему он все еще лежал в кармане ее передника. Слово «чтиво» удивило и растрогало ее — она не понимала чем. Они же с Рут даже не были родственницами.
— Ей ведь так нравится читать, — сказала соседка.
Муж сидел, уткнувшись в тарелку. Она почувствовала, как слезы навернулись у нее на глаза, быстро встала и понесла пустые блюда на кухню.
Всю ночь напролет
В последние предвечерние часы показались первые снежинки. Он обрадовался, что взял выходной: снег валил не переставая и уже через полчаса запорошил улицы. За окном было видно, как дворник расчищает тротуар перед домом. Накинув на голову капюшон, дворник на своем крошечном темном островке вел напрасную борьбу с непрерывно падавшим снегом.
Хорошо, что сегодня он не поехал встречать ее в аэропорт. В прошлый раз он купил цветов в киоске- автомате и уговорил ее добраться до Манхэттена на едва ползущей электричке. Поэтому в недавнем телефонном разговоре она сказала, что встречать ее необязательно: она возьмет такси и приедет сама.
Он стоял у окна и смотрел на улицу. Даже если самолет прилетел вовремя, она окажется здесь не раньше чем через полчаса. Но ему уже было не по себе. Фразы, заготовленные им в течение последних недель, его больше не устраивали. Он знал, что она потребует от него объяснений, и знал, что их у него нет. У него их никогда и не было, хотя он всегда чувствовал себя уверенно.
Через час он снова оказался у окна. Снег шел и шел, сильнее прежнего, на улице разгулялась настоящая метель. Дворник уже прекратил борьбу. Все вокруг стало белым-бело, даже сам воздух, казалось, побелел или приобрел светло-серый оттенок приближавшихся сумерек, едва отличимый от белизны снега. Машины катились тихо и с большой осторожностью. Немногочисленные пешеходы, до сих пор не нашедшие приюта, отчаянно сопротивлялись порывам ветра.
Он включил телевизор. По всем местным каналам говорили о снежной буре, которой, как ни странно, уже подобрали известное всем дикторам имя. Рассказывали, что на окраинах царит еще больший хаос, чем в центральных районах, а с побережья приходили вести о наводнении. Тем не менее у тепло одетых корреспондентов, державших микрофоны со смехотворной защитой от ветра, было отличное настроение, они подкидывали в воздух снежки, а серьезный вид принимали, лишь когда говорили о материальном ущербе или людских увечьях.
Он позвонил в авиакомпанию. Там сказали, что из-за метели самолет направили в Бостон. Только он положил трубку, раздался звонок. Она была в Бостоне и скоро собиралась вылетать. Ходили слухи, что опять открыли аэропорт Кеннеди. Но возможно, ей все-таки придется заночевать в Бостоне. Она сказала, что с нетерпением ждет встречи, а он попросил ее быть поосторожней. Она ответила: «До скорого», и тут же повесила трубку.
За окном стемнело. Снег шел, не останавливаясь ни на секунду, все падал и падал, и, кроме медленно крадущихся такси, на улице не осталось ни одной машины.
Он собирался пригласить ее куда-нибудь поужинать и теперь проголодался. Пока она приедет, пройдет еще не один час. В холодильнике нашлось только несколько банок пива, а в морозилке — бутылка водки и кубики льда. Он решил наведаться в магазин. После долгой дороги ей непременно захочется поесть. Он надел теплое пальто и резиновые сапоги. Другой высокой обуви у него не было, да и сапоги он носил крайне редко. Захватив зонт, он вышел на улицу.
Снега навалило много, но он был мягким и легко проседал под ногами. Все магазины закрылись, и
