лишь в некоторых потрудились объяснить причину столь раннего окончания работы, написав объявление от руки.
Он решил пройтись по городу. Лексингтон-авеню была целиком покрыта снегом, а на Парк-авеню в отдалении виднелись оранжевые маячки снегоуборочных машин, поднимавшихся колонной по улице. Мэдисон и Пятую авеню недавно расчистили, но и их уже снова замело. Тут ему пришлось перелезать через высокие сугробы. Ноги проваливались, и в сапоги забивался снег.
По Таймс-сквер неторопливо пробегал какой-то стайер. А световые рекламы пестрели огнями как ни в чем не бывало. Их разноцветные переливы в полной тишине создавали ощущение какой-то сказочной таинственности. Он пошел вверх по Бродвею и неподалеку от Коламбус-серкл увидел свет в окнах кафе. Однажды он уже заходил туда, директор заведения и официанты были греки, и кормили там вкусно.
Посетителей в кафе было немного. Большинство из них сидели за столиком у начинавшегося от пола окна и пили кофе или пиво, наблюдая за тем, что происходит на улице. Чувствовалось праздничное настроение. Все молчали, словно боялись помешать случившемуся на их глазах чуду.
Он выбрал себе столик, заказал пиво и сандвич. Снег в сапогах начал таять. Когда официант принес пиво, он спросил его, почему кафе до сих пор открыто. Они не предполагали, что выпадет так много снега, сказал официант, а теперь уже ничего не поделаешь. Многие служащие живут в Квинсе, а сейчас туда никак нельзя добраться. Вот они и решили продолжать работать.
— Может быть, всю ночь напролет, — сказал официант и рассмеялся.
Обратный путь показался ему не таким утомительным, хотя снег все еще продолжал падать. Заказывая сандвич для нее, он подумал, что не знает ее кулинарных пристрастий. Он взял с сыром и ветчиной. Без майонеза и без пикулей — это он помнил твердо.
Дома он обнаружил ее сообщение на автоответчике. Самолет из Бостона не вылетел, потому что там тоже закрыли аэропорт. Ее отвезут на вокзал, и она сядет на поезд. Если больше ничего не случится, она будет в Манхэттене через четыре часа. Со времени записи сообщения прошел час.
Он снова включил телевизор. Какой-то мужчина стоял у карты и объяснял, что снежная буря продвинулась к северу по побережью и достигла Бостона. «В Нью-Йорке худшее уже позади, — сказал мужчина и улыбнулся, — но снег будет идти всю ночь напролет».
Выключив телевизор, он снова подошел к окну. Заготовленные фразы его больше не беспокоили, ему хотелось просто смотреть на улицу. Он погасил верхний свет и включил настольную лампу. Потом сделал себе чаю, сел на диван и принялся читать. В двенадцать он отправился спать.
Звонок раздался в три часа ночи. Пока он доплелся до двери, позвонили еще раз. Он нажал на кнопку домофона и немного помедлил. Потом вышел на лестничную площадку, хотя был только в майке и шортах, и пошел к лифту. Ожидание длилось целую вечность.
Разумеется, он знал, кто это, и тем не менее удивился, когда увидел ее в кабине лифта. Она просто стояла там со своим большим красным чемоданом и ждала. Он шагнул внутрь. Потянулся поцеловать ее, а она обняла его. Дверь лифта закрылась у него за спиной. «Я так безумно устала», — сказала она. Он нажал на кнопку, и дверь снова открылась.
Они разделили сандвич пополам, и она рассказала, как поезд застрял в снегу на полпути и пришлось ждать несколько часов, пока снегоуборочная техника не расчистит рельсы.
— И конечно, никто ничего не мог сказать. Я боялась, что мы всю ночь напролет так и будем там стоять. Хорошо, хоть у меня есть с собой теплые вещи.
Он спросил ее, продолжается ли снегопад, посмотрел за окно в ночную тьму и увидел, что тот почти прекратился.
— На такси я доехала только до Лексингтона. Сюда ему было не проехать. Я дала водителю двадцать долларов и сказала: «Помогите мне добраться туда, не важно как». Он пошел со мной и дотащил чемодан. Низенький такой пакистанец. Добрая душа.
Она рассмеялась. Они выпили водки, и он налил еще.
— Итак? — спросила она. — О чем же ты столь безотлагательно хочешь со мной побеседовать?
— Как же я люблю снег, — отозвался он.
Он поднялся и подошел к окну. В небе парили крошечные снежинки, они то поднимались, словно были легче воздуха, то снова опускались, сливаясь с белым покровом улицы. «Разве это все не прекрасно?»
Обернувшись, он пристально посмотрел на нее: как она сидит и неторопливо потягивает водку.
— Я рад, я очень рад, что ты приехала, — сказал он.
Как ребенок, как ангел
Когда отгремели последние залпы салюта, раздались аплодисменты немногочисленных постояльцев, собравшихся в гостиничном коридоре. Между взрывами ракет можно было расслышать обрывки музыки: пел хор, играл орган, а однажды зазвонили колокола. Музыка доносилась издалека, с берега реки, и порой перекрывалась шумом проходившей под окнами толпы. На мгновение Эрику показалось, что он составляет одно целое с этим городом, этим праздником, этими людьми. Аплодисменты постояльцев вернули его на землю. Кто-то закрыл окно.
«Салют видело миллион людей», — сообщил на следующее утро официант, который принес ему завтрак в номер. По дороге в аэропорт Эрик подсчитал: человек живет в среднем семьдесят лет, примерно двадцать пять тысяч дней. Так что каждый день умирает один из двадцати пяти тысяч. Из миллиона людей, смотревших вчера салют, двадцать, если верить статистике, уже умерли.
Такси проезжало через пригород, и Эрик увидел мать с детьми, стариков и сидевших на автобусной остановке молоденьких девушек. Внезапно его охватило непонятное волнение, которое он ничем не мог объяснить и которое прошло, только когда машина добралась до аэропорта. Эрик пожелал таксисту всего доброго.
Эрик был внутренним ревизором международного пищевого концерна. Две трети рабочего времени он проводил, проверяя дочерние компании концерна по всей Европе и в Северной Америке. Вначале эта работа привлекала его возможностью путешествовать. Ему нравилось странствовать по миру и узнавать новых людей. Однако со временем поездки превратились в обычную рутину, а потом и вовсе надоели. В самолетах он теперь просил место у прохода и даже не распаковывал обед.
Останавливался он в роскошных отелях и мог позволить себе какие угодно расходы. Днем работал, а вечером коллеги из дочерних компаний показывали ему свои города. Вместе с ними он посещал дорогие рестораны, ночные клубы и напивался. В номер Эрик иногда приходил с какой-нибудь дамой — не проституткой, а из разряда тех, что обретаются в барах роскошных отелей после полуночи и Бог знает, чего ищут. Но последнее случалось нечасто. В большинстве случаев Эрик приезжал в отель настолько пьяным, что давал таксисту на чай либо чересчур много, либо вовсе ничего и тут же поднимался к себе.
Ему примелькались номера отелей, примелькались рестораны, разговоры с коллегами, аэропорты, города. В поездках постоянно происходило одно и то же: Эрик курил и до одури напивался, а утром просыпался с головной болью. Хуже всего обстояли дела в Восточной Европе. Здесь ему наливали водку или одну из тех сладких настоек, которые почти не различались по вкусу, но хозяева ими почему-то очень гордились. А на следующий день голова от них раскалывалась еще сильнее обычного.
Валдис, встречавший Эрика в аэропорту, вел себя так, словно был его закадычным другом, хотя виделись они всего несколько дней в году. Ему обязательно надо задержаться на несколько дней, сказал Валдис по телефону, как только Эрик уведомил его о приезде, — город празднует восьмисотлетний юбилей, и намечаются грандиозные торжества.
Валдис один из всей бухгалтерии владел немецким. Он использовал непривычные выражения, говорил с сильным акцентом и изъяснялся весьма витиевато. Когда они с Эриком собирались куда-нибудь пойти, Валдис постоянно порывался пригласить его. Поэтому Эрик сказал, что платит фирма и что он внесет потраченное в список расходов. Речь шла о небольших суммах, но Эрик знал, сколько Валдис зарабатывает.
