Взять справку в нашей районной поликлинике мне не составило труда — Татьяна Васильевна Баланова, участковый терапевт, курировавшая наш доминтернат, быстро ее оформила. Но к ней требовалась подпись главного невропатолога города Новокузнецка — Владимира Владимировича Малевика, принимавшего в одной из городских клиник. И наша директриса подошла ко мне со словами:
— Тамара, твою историю болезни надо везти к главному невропатологу и получить его подпись. Наша старшая медсестра не может поехать — на ней весь корпус держится. А к тебе все равно ходит председатель Общества инвалидов, у нее много свободного времени, попроси, пусть она отвезет твою историю болезни главному невропатологу.
— Ладно, поговорю, когда она ко мне придет, — кивнула я.
Председатель местного ВОИ Шишкина бывала у нас регулярно — организовывала мероприятия, проводила праздничные застолья, помогала и в других делах.
Я передала ей просьбу директрисы. Шишкина согласилась, тем более что сама по состоянию здоровья часто ездила в ту клинику. Прежде чем направить ее за моей историей болезни, я призналась, что свои лучшие годы провела в ПНИ. Она слушала меня, молча и широко открыв глаза, потом сказала:
— Да тебе надо золотой памятник поставить! Еще при жизни!
— Я это вам рассказала не для того, чтоб вы восхищались, а чтобы не было недоразумений, — пояснила я.
Шишкина взяла мою историю болезни и отправилась к невропатологу. А через неделю приехала в дом-интернат и печально поведала:
— Возила я твою историю болезни невропатологу. Он посмотрел ее, но подписывать ничего не стал. Ты сказала мне, что у тебя диагноз «олигофрения» сняли, а он в твоей истории болезни почти на каждой странице стоит. А записи о том, что его сняли, так и не нашли. Доктор поинтересовался: тянешь ли ты слова, когда говоришь? Я сказала, что немного тянешь, ну и что из этого? А он пояснил, что это признак олигофрении, и поэтому он не может дать тебе разрешение на поездку к московским неврологам.
Я сидела как пораженная молнией, и слова летели в меня будто плевки. На Шишкину я не обиделась — она же только передаточное звено, гонец с дурной вестью. После того Шишкина больше не приходила ко мне, ее можно понять. И врача-чиновника Малевика понять можно, наверное, ему дали установку «тормозить » обычных, простых, неблатных больных, напрашивающихся на платное обследование и лечение за деньги областного бюджета, которые нужны для блатных.
То есть вроде как и можно рядовому больному попросить денежную квоту на платный визит к столичным медикам, но ее все равно не дадут под каким-нибудь предлогом. В моем случае предлогом послужила запротоколированная и намертво прилепленная к моей истории болезни «олигофрения».
Но ведь московские неврологи, занимающиеся ДЦП, и с олигофренией имеют дело — ведь не все ДЦПшники с сохранным интеллектом, среди ДЦПшников есть и умственно отсталые. Я гнала от себя переживания. Ну отказали в поездке к московским неврологам, и что? Ну не хотят убирать из моей истории давным-давно снятый диагноз «олигофрения », будто в камне его высекли. Все это не горе, а лишь неприятности.
Цепочка неприятностей, крупных и мелких, и не надо на них зацикливаться, тем более что у меня столько литературной работы, столько писательских задумок! Однако я вспомнила обещание, данное врачу Лидии Яковлевне Нохриной в кемеровской больнице десять лет назад, — что все равно добьюсь, чтобы диагноз «олигофрения» убрали из моей истории болезни. А теперь ясно, что надо добиться во что бы то ни стало, чертова олигофрения опять встала скалой на моем жизненном пути. Но как это сделать? Где искать пути избавления от упоминания олигофрении, которой я никогда не страдала, из моих медицинских документов? Сколько же лет, десятилетий тянется эта история с моим неверным диагнозом?
Я поклялась — если у меня появится хоть малейшая возможность, хоть малюсенький лаз в скале и крохотная лазейка в чиновничьей колючей изгороди снова попробовать убрать этот осточертевший ярлык «олигофрения», то я уж точно всех на уши поставлю. А пока — работать: сочинять и записывать новые сказки и рассказы.
Свежий ветер и творческий порыв
В первые годы третьего тысячелетия меня все больше и больше волновало литературное будущее, и я уже твердо верила в него. И мечтала, чтобы сказки попали в какое-нибудь детское периодическое издание. И мне подфартило.
Однажды по «болтунчику» (так мы называем радиодинамик, висящий на стене и целыми днями выливающий на наши головы потоки новостей) областной радиоузел рассказал о детской газете, издаваемой в Кемерово. В ней публикуются работы самих ребят и взрослых авторов, пишущих для детей или о детях. Газета называлась «Свежий ветер». Дивное название и замечательная направленность газеты — о детях и для детей. Будто свежестью пахнуло. Я легко запомнила адрес редакции, она находилась возле областного телецентра, и написала письмо. Мне тепло ответили и пообещали опубликовать рассказ «Радужная капелька ». Свежий ветер вознес меня на седьмое небо! Еще подумала, если буду замеченной в областном издании, это поможет мне найти постоянную работу.
Но свежий ветер дул недолго, мне удалось опубликовать в этой газете лишь две сказки — «Радужная капелька» и «Необыкновенный подарок». Затем руководство газеты поменялось, и мне вежливо отказали. И я снова оказалась на мели и, конечно, огорчилась. Но надеялась, что будут еще порывы свежего ветра в моей жизни. И не ошиблась. А «Свежий ветер» оказался трамплином к успеху.
* * *
Сначала вроде бы ничто не предвещало, что скоро я выберусь из своего безнадежного положения. Наоборот, наступил момент, когда меня никто не хотел публиковать. Только время от времени писали обо мне и о моих старых публикациях.
Однажды ко мне прислали журналистку взять интервью для местной газеты. Видимо, планировалась очередная сенсационная статья типа «Как полностью парализованная женщина стала писательницей ». Но журналистка, увидев меня, растерялась и испугалась, то ли моего внешнего вида с дергающимися руками, то ли моих диагнозов, о которых ее уведомили. Она смотрела на меня с недоумением, граничащим с отвращением, и с трудом цедила вопросы. Я не сердилась на нее. Как можно сердиться на плохого профессионала? Плохому профессионалу можно только посочувствовать. Да и не нужны мне были статьи обо мне, хотелось публиковать свое.
Я чувствовала, что депрессия вот-вот сомкнется надо мной, словно вода над утопленником. И чтобы вконец не пасть духом и не расхлябаться, решила назло себе и своей безнадеге работать каждый день.
У меня давно зрело желание написать не сказку, не рассказ, а повесть — свою первую повесть. А тут как раз Татьяна Валитова, соседка через комнату, рассказала случай из своего детства. Как она, будучи четырехлетним ребенком, спасла от ватаги пацанов бродячую собачонку, которую, привязав к штакетнику, недобрые ребята забрасывали камнями ради потехи. И я засела за повесть, в основу которой лег случай с собачонкой, и поведение ребятни, и их отношения с родителями. А главной героиней сделала рыженькую девчушку, которая во всем упорно докапывается до истины и желает восстановить справедливость. Назвала маленькую героиню Таюшкой.
За писанину засела «всерьез и накрепко» — утром попью чаю и работаю до обеда, после обеда снова за машинку. И за три месяца получился неплохой черновик. Повесть закончила, но свалилась от неестественной для меня позы, в которой приходилось печатать. От постоянного напряжения в спине чуть не лезла на стенку от боли. Казалось, что ноют и стонут все до единой мышцы тела. Зато душу грела удовлетворенность от проделанной работы, особенно когда перелистывала свой черновик.
В то время в интернате работала психолог Ольга Владимировна — очень славная женщина. Я рискнула показать ей повесть, но предупредила, что это всего лишь первый набросок со всеми орфографическими и пунктуационными ошибками. Она взяла его домой почитать, а я ночью лежала и мечтала, что вот поправлюсь чуток и начну сама, без помощи корректоров, исправлять свои ошибки. Пусть это будет долго, но у меня же есть орфографический словарь и учебник по русской грамматике, и, сверяясь с ними, я шаг за шагом выправлю повесть.
Утром Ольга Владимировна зашла в комнату, держа в руках мою писанину, и прямо в дверях возбужденно заговорила:
— Знаешь, Тамара, вчера вечером читала повесть, не могла оторваться, пока не прочитала, и даже
