Последнюю надежду на более или менее благополучное для Германии окончание войны Гитлер связывал с наступлением в Арденнах. Он говорил Шпееру: «Если это наступление не даст ожидаемых результатов, войну можно считать проигранной... Но мы своего добьемся!.. Достаточно будет осуществить один-единственный прорыв на Западном фронте! Вот увидите! Американцы в панике бросятся бежать. Мы прорвемся на центральном участке и захватим Антверпен. А без этого порта они не смогут снабжать свои войска по морю. Все английские армии окажутся в огромном «котле». Мы возьмем сотни тысяч пленных. Как прежде в России!»
Почему именно на Западном фронте Гитлер решил предпринять последнее крупное германское наступление во Второй мировой войне? Потому что сравнительно небольшая глубина театра военных действий оставляла здесь хоть какие-то шансы на достижение стратегического успеха. Главное же — для западного общественного мнения потеря нескольких сотен тысяч солдат и офицеров стала бы значимым событием и вызвала бы давление на правительство с требованиями заключения компромиссного мира. На Восточном же фронте, как Гитлер уже убедился в 1941–1942 годах, потери даже в миллионы пленных не побуждали Сталина прекратить войну. Общественное мнение в СССР вообще отсутствовало, и население безропотно переносило любые потери. А необъятная глубина Восточного театра военных действий не позволяла надеяться на достижение сколько-нибудь значительного успеха, тем более теми ограниченными силами, какие остались у Германии к концу 1944 года.
После неудачи арденнского наступления и выхода Красной Армии к Одеру, казалось, ничто более не может спасти Германию от скорого краха. Однако, вопреки очевидным стратегическим соображениям, Сталин отказался от немедленного наступления на Берлин еще в феврале 1945-го, для чего были все возможности. «Дядя Джо» не доверял своим западным союзникам и опасался, что они могут в последний момент договориться с немцами если не о сепаратном мире, то, по крайней мере, о капитуляции немецких войск в Восточной Пруссии, Померании и даже Курляндии и вводе в эти районы англо-американских сил. Только этими соображениями можно объяснить то, что, перед тем как начать наступление на Берлин, Красная Армия предприняла бессмысленные со стратегической точки зрения наступательные операции против померанской, восточнопрусской и курляндской группировок неприятеля, а, также в Австрии и Венгрии.
Внезапная остановка советского наступления на Берлин породила у Гитлера надежду на сепаратный мир с Советами. 5 марта 1945 года Геббельс записал в дневнике: «Фюрер думает найти возможность договориться с Советским Союзом, а затем с жесточайшей энергией продолжать войну с Англией. Ибо Англия всегда была нарушителем спокойствия в Европе. Если бы она была окончательно изгнана из Европы, то мы жили бы, по крайней мере, известный период времени в условиях спокойствия. Советские зверства, конечно, ужасны и сильно воздействуют на концепцию фюрера. Но ведь и монголы, как и Советы сегодня, бесчинствовали в свое время в Европе, не оказав при этом влияния на политическое разрешение тогдашних противоречий. Нашествия с Востока приходят и откатываются, а Европа должна с ними справляться». Однако никто ни на Востоке, ни на Западе договариваться с Гитлером не собирался. Тем более что уже в марте немецкий Западный фронт после окружения в Руре главных сил группы армий «Б» практически рухнул, и центральные районы Германии с запада прикрывали лишь очень незначительные силы.
В последние месяцы войны германское командование пыталось заставить войска сражаться столь же суровыми мерами, как и командование Красной Армии. Особенно неблагоприятной была ситуация на Западном фронте, где немецкие солдаты, зная, что Англия и США соблюдают Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными, сдавались в плен гораздо охотнее, чем на Востоке. В конце 1944 года фельдмаршал Кейтель издал приказ, где потребовал: «Немедленно открывать огонь из всех видов оружия по каждому солдату, явно переходящему на сторону противника. При возникновении подозрения о том, что солдат перебежал к противнику, необходимо тотчас же на месте организовать судебное разбирательство. Следствие проводить немедленно и добросовестно. Если в результате расследования будет установлен факт перехода к противнику, то судебное разбирательство следует закончить приговором к смертной казни и приговор утверждать. Семья приговоренных к смерти перебежчиков отвечает за преступления осужденного имуществом, свободой или жизнью. Меру ответственности в каждом отдельном случае определяет рейхсфюрер СС и начальник германской полиции... При отсутствии неопровержимых фактов перехода на сторону противника следствие надлежит закончить соответствующим актом... О смертном приговоре или наказании семьи в каждом отдельном случае необходимо немедленно поставить в известность части дивизии или соответствующего ей соединения». Также и германские заградотряды должны были всеми средствами посылать солдат обратно в бой, не останавливаясь перед расстрелами, но при этом непременно требовалось созвать предварительно военный суд. Здесь было принципиальное различие с советской практикой бессудных расстрелов бойцов и командиров. Для германских солдат и офицеров могли иметь авторитет только репрессии, освященные судебным приговором. Для красноармейцев же, привыкших жить в страхе, военно-политическое руководство считало наиболее действенным средством заставить сражаться массовые бессудные казни на месте и правых, и виноватых. Подобным же образом после объявления осадного положения в Москве в октябре 1941 года грабителей предписывалось расстреливать на месте. В Берлине весной 1945-го с приближением фронта прошли погромы пекарен, но их зачинщиков казнили только по приговору суда и с обязательным утверждением гаулейтера Берлина Геббельса.
В последние месяцы войны немцы ввели ускоренные военно-полевые суды, вследствие развития массового дезертирства, но это уже никак не могло повлиять на ход и исход войны. 14 марта 1945 года Йозеф Геббельс записал в дневнике: «Фюрер говорил мне, что теперь под руководством генерала Хюбнера начали действовать летучие военно-полевые суды. Первым был приговорен к смерти и двумя часами позже расстрелян генерал, повинный в том, что он не взорвал ремагенский мост. По крайней мере, хоть какой-то проблеск. Только такими мерами еще можно спасти Рейх. Расстрелян и генерал-полковник Фромм (участник заговора против Гитлера, после неудачи покушения на фюрера арестовавший и расстрелявший Штауффенберга и некоторых других заговорщиков, что, однако, не спасло его самого от расстрела. —
Как Сталин осенью 1941 года под Москвой порой самолично решал вопрос о наступлении отдельных подразделений, так и Гитлер весной 1945 года под Берлином порой занимался вопросом боевого применения отдельных рот. Геббельс 3 марта 1945 года отметил в дневнике: «Зепп Дитрих жалуется, что фюрер дает слишком мало свободы своим военным соратникам, и это уже-де привело к тому, что теперь фюрер решает вопрос даже о введении в действие отдельной роты. Но Дитрих не вправе судить об этом. Фюрер не может положиться на своих военных советников. Они его так часто обманывали и подводили, что теперь он должен заниматься каждым подразделением. Слава Богу, что он этим занимается, ибо иначе дело обстояло бы еще хуже».
На самом деле то, что Сталин и Гитлер разбирались с ротами и батальонами, лишь вносило сумятицу в управление войсками. Но у Сталина кроме рот, которые сражались под Дедовском и Красной Поляной, были еще десятки дивизий, срочно перебрасывавшиеся под Москву с Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока. У Гитлера же не было никаких резервов, чтобы подкрепить расползавшиеся по швам фронты на Западе, Юге и Востоке.
19 марта 1945 года Гитлер издал приказ, где говорилось: «Борьба нашего народа за свое существование вынуждает нас к использованию на территории Рейха всех средств, ослабляющих боевую силу нашего врага и препятствующих его дальнейшему продвижению. Подлежат использованию все возможности прямо или косвенно нанести долгосрочный ущерб его боеспособности... На территории Рейха подлежат уничтожению все военные объекты, промышленные предприятия, транспорт, предприятия по снабжению населения, а также материальные ценности, которые могут использоваться врагом». Военные объекты должно было уничтожать армейское командование, а гражданские — гаулейтеры и имперские наместники. Но ни те, ни другие, за редким исключением, не проявили никакого рвения в его исполнении. Откровенно саботировал тактику выжженной земли и министр вооружений Альберт Шпеер. Фактически приказ Гитлера остался на бумаге.
