самоубийцы себе к шее булыжники привязывают, чтобы не всплывать.
Мысль, конечно, была дельная. Не насчет утопленников, естественно, а про камни в руках. Припомнилось, что и сам наблюдал когда-то в какой-то передаче подобный способ погружения. Вот, только Лялечка сказала «мы», а мне очень не хотелось, чтобы она пускалась вместе со мной в эту авантюру.
— Ты пока прогульнись, — велел я Шустрику.
— Далеко не нагуляешь. — Он продемонстрировал мне лапу с веревкой.
— А тебе и не надо далеко. — Бечевка длиной около семи метров позволяла свободно разгуливать в пределах этого радиуса. — Я тебя развяжу только тогда, когда Пахана увижу. А теперь иди, нам поговорить надо.
Обиженный недоверием Шустрик понуро удалился и уселся под деревом, к которому был привязан.
— Ляля! — Давно заметил, что когда я называл ее так, Чёртовушка становилась более сговорчивой. — Ты же понимаешь, тебе туда ну никак нельзя. Ты же знаешь, лицам женского пола находиться в Паханате категорически воспрещено! Если меня заметят, то я хоть попробую прикинуться заплутавшим работягой.
— А я мужиком прикинусь!
— Интересно, каким образом?
— А, вот, так! — Лялечка скорчила рожицу. Потом озабоченно спросила. — Все равно красивая, да? Но ведь бывают же и мужики смазливыми. Скажу, что я такой.
— А это куда денешь? — Я кивнул на ее грудь.
Чёртовушка скосила глаза на свой бюст, словно видела его в первый раз. Но замешательство длилось не более двух секунд.
— А я скажу, что горбатая, только спереди. Или что верблюд… Балахон одену в конце концов, чтоб незаметно было.
— Нет, Лялечка, решено. Ты останешься здесь и не уговаривай. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.
Я старался, чтобы голос звучал строго и уверенно. И твердо решил на этот раз ни в коем случае не сдаваться.
— Значит, так-то вот, Андрюшечка! Такой, да? Вот, только попробуй не взять меня с собой. Я тогда уйду в монастырь! Или в бордель. Замуж выйду за целый гарем! И начну памперсы рекламировать, показывать всем, какая у меня сухая попка…
Я смотрел на Лялечку и не верил своим глазам. Она, как всегда несла ахинею. И тон напоминал обидевшегося капризного ребенка. Но глаза… Куда-то пропали лукавые веселые бесенята, а вместо них навернулись слезы. Ее губы дрожали. Я не знал, что делать.
— А с прической что сделаешь? — Я предпринял еще одну вялую попытку отговорить Чёртовушку. — Ее же уже весь мир знает.
— А я скажу, что это не волосы вовсе, а шапка такая грузинская, — Лялечка почувствовав, что я сдаю позиции, улыбнулась сквозь слезы, — а я сама, то есть сам, — грузин, понял, да? Камарджоба, генецвали! Гдэ же ты, моя Сулико?
— Ляля, ведь придется нырять, долго находиться под водой, сможешь?
— Забыл что ли где я вожусь? В тихом омуте. Да я вас всех переныряю вместе со Звездюлиной.
— Я совсем не умею нырять, — призналась корова.
— Тем более! — Лялечка произнесла это так, будто отсутствие нырятельных способностей у буренки являлось самым весомым аргументом.
— Ладно. Пойдем вместе. — Крепя сердце, снова согласился я. Наверное, с самого начала я подозревал, что этим все и закончится.
Лялечка тут же деловито поинтересовалась:
— Морды мазать будем, как Арнольды? Маскировочным гримом?
— Я думаю, не стоит.
— И правильно. А то у нас нету ни огнестрельных пулеметов, ни пулестрельных огнеметов. Даже ни одной завалявшейся базуки тоже нету. А, может для порядку хотя бы пингвину морду загримируем?
— Не надо.
— Как скажешь. Тем более у нас и грима тоже нет.
— Кстати, о пингвине, — решил высказать свои соображения Тусопих, — что-то не внушает он мне доверия. Клятва клятвой, а, вдруг, в самый ответственный момент он вас сдаст? Решит, что Пахан за верную службу снимет с него проклятье?
— Предоставьте это мне, — с энтузиазмом взялась устранить небезосновательное опасение Лялечка, — я к нему классический метод применю. Пошли.
Его Пингвинопреосвященнство
Мы приблизились к сидящему под деревом Шустрику, который периодически тяжело вздыхал. Как только мы остановились возле него, пингвин проворно вскочил. Чёртовушка приступила к делу:
— Так, кнут у нас есть. Помнишь страшную пингвинячью клятву?
Пингвин утвердительно кивнул.
— Теперь, пряник. — Чёртовушка повернулась ко мне. — Дай мне пять рублей.
— Зачем?
— Мороженое купить! Сейчас увидишь.
— Держи, — недоуменно пожав плечами, я извлек из кармана монету и вручил Чёртовушке.
Лялечка посмотрела на кардинальский мандат и печально протянула:
— Жалко.
— Что жалко?
— Что ты сразу денежку мне дал. Ты сначала должен был отказать, а я прочитала бы жалостливый стишок, который только что сочинила по этому поводу. Вот, слушай: «Мне не дал пять рублей Андрей, он, наверно, еврей, Андрей…», ну, и так далее. Не буду продолжать. Он длинный, как «Сказка о полку Игореве». Монетка-то все равно у меня.
Лялечка повернулась к Шустрику и торжественным тоном провозгласила:
— Взятой мною властью назначаю тебя первым и единственным пингвинячьим кардиналом! Отныне все твои собратья обязаны подчиняться только тебе!
Пингвин моргал и не верил своим глазам. Он протянул крыло, чтобы принять заветный мандат, потом спрятал его за спину, затем вновь выставил вперед. Нелегкая борьба происходила в бедной птичьей голове.
— Но, ведь, назначать кардиналов может только сам Пахан!
— Да. Только он и еще Андрей. Но это справедливо лишь в отношении человечьих кардиналов. Я же уполномочена вручать мандаты пингвинячьим. Так принимаешь сан или мне искать другого пингвина?
Шустрик почти выхватил вожделенную монету, но сомнения не оставили его:
— А, вдруг, другие почтари не станут меня слушаться?
— Да ты что?! Наоборот. Я думаю, они даже канонистрируют тебя. Как первого кардинала.
— А что это такое?
— Святым провозгласят и молиться будут, чтобы у тебя не было потомства.
— Святым, это хорошо, — Шустрик стал входить во вкус, представляя все привилегии своего нового положения, — а что я должен буду делать?
— Что хочешь. Например, письма, адресованные Пахану, читать. Все почтальоны любят читать чужие письма.
Глаза Шустрика вспыхнули радостной заинтересованностью, но тут же вновь погасли.
— Нельзя. Они все опечатаны…
— А чем они опечатаны?
