наволочки на постели каждый раз были свежими, накрахмаленными. И по утрам меня ждала ароматная горячая ванна… Лаврентий Павлович хотел видеть во мне не только любовницу, а еще кого-то…
Но самое главное для меня — мы были несовместимы. И даже не в физическом смысле. Между нами стоял Ребров, загубленный в застенках НКВД (теперь я утвердилась в этом), между нами была вся моя личная жизнь, и центр ее — умой любимый Дмитрий Алексеев…'
Между прочим, Берия мог оставаться в рубашке во время сексуального акта еще и по другой причине. По наиболее консервативной восточной традиции, распространенной среди грузинских крестьян, супруги во время занятий сексом не должны видеть тела друг друга. Если причина заключалась в этом, то по части разнообразия сексуальных игр Берия наверняка уступал не только легендарному Дон Жуану, но и вполне реальному Ягоде, одному из своих предшественников на посту главы НКВД, у которого при обыске был обнаружен целый арсенал подсобных любовных средств.
Нина Васильевна осталась в уверенности, что именно Берия погубил ее мужа полковника Ивана Реброва, чтобы открыть путь к роману с ней, которую заприметил еще в конце войны в ансамбле НКВД. Однако, строго говоря, доказательств того, что это сделал Лаврентий Павлович, пока что нет. Ребров, отвечавший за снабжение партизанских отрядов, мог быть арестован как НКГБ, так и 'СМЕРШем'. Первый возглавлял друг Берии Меркулов, и в этом случае Лаврентий Павлович мог при желании организовать арест. Глава же военной контрразведки Абакумов был одним из самых опасных врагов Берии, и если арест Реброва был произведен по его указанию, то данную акцию можно рассматривать скорее как направленную против 'лубянского маршала' в расчете получить от одного из близких сотрудников Берии компромат на него. Благо, что предлог для ареста изобрести было нетрудно — вряд ли все поступившее партизанам снабжение было строго документировано. Не имея доступа к следственному делу полковника госбезопасности Ивана Андреевича Реброва, нельзя сказать, какая из перечисленных версий соответствует истине. Тем более что против другого мужа Нины Васильевны, Дмитрия Алексеева, Берия никаких репрессий не применял, а, пользуясь своей властью первого зампреда Совмина, курировавшего Военно-промышленный комплекс, отправлял заместителя начальника управления Финансового управления ВМФ капитана 1-го ранга Дмитрия Васильевича Алексеева в длительные служебные командировки.
Кстати сказать, Ребров говорил Алексеевой о Берии: 'Он прекрасно понимает, что тот 'социализм', который строится в нашей стране, ничего общего не имеет с подлинным социализмом. Задача Берии — обеспечить рабской рабочей силой 'великие стройки' товарища Сталина. Для этого ли массовые репрессии, и бесчисленные концлагеря. Для всей этой 'работы' Хозяин получил от Главного неограниченные права и ресурсы, которыми он бесконтрольно распоряжается, не забывая, естественно, и свои интересы. Это лицемерный и властолюбивый человек, льстивый по отношению к Главному и — очень опасный'.
Не вызывает сомнений, что в социалистические идеалы Лаврентий Павлович давно уже не верил и прекрасно понимал, что живет в условиях абсолютной диктатуры, цинично используя предоставленные ему возможности в своих интересах, прежде всего — для принуждения к сожительству понравившихся ему женщин. В то же время, как мы уже убедились, сразу после смерти Сталина он постарался как ликвидировать 'великие стройки', так и существенно уменьшить численность лагерного населения.
В конце концов, Алексеева стала смотреть на своего могущественного любовника если не с любовью, то с определенным сочувствием: 'Он был слишком горд, самолюбив, он, я чувствовала, от меня первой ждет подобных признаний, которые, по его словам, он слышал от других женщин и не только слова слышал, но ли любовные письма получал!/ — Б. С./). Я
как бы одной рукой держала его, а другой отталкивала. И держала, руководствуясь единственным чувством — страхом…
Одно безусловно: Берия был ко мне не безразличен. Я была для него не только любовницей. И, может быть, думая о своей дальнейшей жизни, во всяком случае, на первых порах нашего знакомства, пока ему еще ничего не было известно о Дмитрии, связывал ее со мной… Наблюдая за этим человеком, думая о нем… я убеждалась: Берия одинок. В личной жизни наверняка одинок. Из его родных только об одном человеке он отзывался тепло — но своем сыне, Серго. И сам этот особняк на улице Качалова был как бы олицетворением одиночества его хозяина: всегда таинственная тишина в комнатах и вокруг дома, всегда безлюдно, никогда никаких гостей…
По отдельным фразам, репликам, его настроению, когда он встречал меня, я допускаю, что и на своей страшной работе он был одинок и уж наверняка никому там не доверял. И ему… нужна была женщина, верная, любящая подруга, которая была бы его отдохновением, убежищем, где он, может быть, нашел бы понимание и оправдание своей работы'.
Милейшая Нина Васильевна и не подозревала, что Берия занимался действительно страшной работой, но не имевшей никакого отношения к карательному ведомству: он делал атомную и водородную бомбу. А насчет того, что Лаврентий Павлович ничего не знал о Дмитрии Алексееве, его жена, думаю, заблуждалась. Лаврентий Павлович наверняка, прежде чем подкатываться с самыми серьезными намерениями, разведал все, о ее связях — благо, чекистский опыт был, да и свои люди в органах, после ареста Абакумова, вновь вошли в силу и готовы были услужить шефу. Что же касается серьезности намерений, то в пользу такой гипотезы свидетельствует то, что Берия представил Алексееву… самому Сталину. Это произошло на приеме в Кремле 4 ноября 1952 года. Гостям Нину Васильевну представили как жену полковника Саркисова, рядом с которым она и сидела. Но Сталину, вполне возможно, Берия сказал правду.
Алексеева пыталась предложить вместо себя одну из своих подруг по Радиокомитету, но Берия согласился расстаться с ней только в апреле 53-го, уже после смерти Сталина. Не исключено, что Сталин одобрил выбор Лаврентия Павловича, и, если бы Иосиф Виссарионович прожил хотя бы на несколько месяцев больше, Берия развелся бы с Ниной Теймуразовной и женился бы на Нине Васильевне, которой в таком случае никак нельзя было бы отказаться. А вот после смерти генералиссимуса Лаврентию Павловичу было уже не до устройства личной жизни на долгосрочную перспективу. Его захватили реформы и политическая борьба.
Но одиночество Берии по месту новой службы — в объединенном МВД сыграло с ним роковую роль. Чувствуется, что и в семье у него близкий контакт был только с Серго. Вероятно, Лаврентий Павлович трудно сходился с людьми, и не только из-за благоприобретенной профессиональной подозрительности, но и из-за природной замкнутости.
Кстати сказать, при расставании Берия, среди прочего, подарил Нине Васильевне и ее мужу ордер на двухкомнатную квартиру (раньше они ютились в коммуналке). Однако Алексеева, на свое счастье, забирать ордер в Моссовете не торопилась, дотянула до ареста своего бывшего любовника, что избавило ее от привлечения к делу Берии в качестве свидетеля, а ее мужу позволила и дальше делать успешную карьеру.
А вот еще одно свидетельство той, кто была близка с Лаврентием Павловичем. Оно не было добыто в ходе весьма пристрастного следствия 1953 года, а содержится в мемуарах известной актрисы театра и кино, популярной исполнительницы песен из кинофильмов Т.К. Окуневской, написанных через 45 лет после гибели Берии. Татьяну Кирилловну в 53-м допросить не могли, поскольку по милости Абакумова она пребывала в местах не столь отдаленных. Но, как и те, кто давал показания следователям, она утверждает, что Лаврентий Павлович овладел ею насильно. Все произошло в лучших традициях триллера: '… Совсем чудо: я приглашена на кремлевский концерт, в который приглашаются только народные Союза, и то избранные, любимые 'ими', одни и те же; бывают эти концерты, как мне рассказывали, по ночам, после 'их' совещаний, заседаний, в виде развлечения. Заехать за мной должен член правительства Берия. Бориса (мужа Окуневской писателя Бориса Леонтьевича Горбатова. — /Б. С./) опять нет, теперь все журналисты на Нюрнбергском процессе (дело происходит вскоре после победы. — /Б. С./).
Какое- то незнакомое чувство… боязнь провала… нет… что-то совсем другое… какая-то тревога.
Из машины вышел полковник и усадил меня на заднее сиденье рядом с Берией, я его сразу узнала, я его видела на… приеме в Кремле. Он весел, игрив, достаточно некрасив, дрябло ожиревший, противный, серо-белый цвет кожи. Оказалось, мы не сразу едем в Кремль, а должны подождать в особняке, когда кончится заседание. Входим. Полковник исчез. Накрытый стол, на котором есть все, что только может прийти в голову. Я сжалась, сказала, что перед концертом не ем, а тем более не пью, и он не стал настаивать, как все грузины, чуть не вливающие вино за пазуху. Он начал есть некрасиво, жадно, руками, пить, болтать, меня попросил только пригубить доставленное из Грузии 'наилучшее из вин'. Через некоторое время он встал и вышел в одну из дверей, не извиняясь, ничего не сказав. Могильная тишина, даже с
