поближе.
Таня повернулась к окну. Через чуть заметную проталинку в уголке замороженного стекла она смотрела в заснеженный сад, где тихо лежала на ветках стылых черемух угомонившаяся наконец зима. Алексей подошел к Тане, тронул за локоть, негромко сказал:
— Спасибо.
— За что, Алеша?
Алексей молча показал в окно, туда, где за садом, за черемухами, за дорогой, уходящей в гору, за взъерошенным хвойным лесом светлела в облаках ослепительно белая полоса спокойного неба.
— За то, что могу… За то, что хоть сейчас вон туда могу, в гору… понимаете? По снегу босиком… вон, где светится.
— Ну зачем же босиком, Алеша? — улыбнулась Таня. — Босиком не надо…
Пришел Горн. Он зашел за Алексеем по пути на станцию.
— Батю к поезду заодно проводим, — сказал Алексей, идя навстречу Горну. — А сейчас позавтракаем заодно. Ясен вопрос?
После завтрака и недолгих сборов отъезжающие вышли на крыльцо. Иван Филиппович был одет, как и полагалось при поездке в столицу, в новое пальто и высокую барашковую шапку «пирожком». В руках он держал новенький скрипичный футляр. Чемодан его нес Алексей.
— Батя сегодня здорово похож на кого-то из наших известных скрипачей, — сказал Алексей Горну, помогая отцу спуститься с крыльца. — Не находите, Александр Иванович?
— Во всяком случае не на Марину Козолупову, — с самым серьезным видом ответил Горн…
Таня вышла вместе со всеми. Проводила до угла, попрощалась и повернула к фабрике.
Пурга утихла еще под утро. По едва натоптанным тропкам идти было трудно, к тому же ноги сегодня болели куда сильнее вчерашнего. У домов, у заборов — повсюду громоздились сугробы. Вздыбленные, с закрученными гребнями, они напоминали застывшие волны. На заборе отчаянно стрекотала и кланялась кому-то сорока. На углу облепленные снегом мальчишки выкапывали в сугробе пещеру. Окна домов отражали светло-серое, почти белое небо и казались начисто вымытыми. Медленно падали крупные мягкие хлопья. Они щекотали лоб, глаза, губы.
Проваливаясь в глубоком снегу, Таня переходила улицу и думала: почему сегодня, даже несмотря на хмурое небо, все кажется таким ослепительно белым?
У фабрики, возле ворот, Илья Новиков приколачивал какое-то объявление. Большие фиолетовые буквы виднелись издалека. Новиков не слышал, как подошла Таня. А она из-за его спины читала, что на завтра на пять часов вечера назначается расширенное заседание фабричного комитета, на котором будет решаться очень важный вопрос об улучшении взаимного контроля и введении личного клейма для передовиков качества.
— Это, Илюша, что, общественная нагрузка? — спросила Таня.
Новиков обернулся. Черные глаза его выражали удивление и откровенную радость.
— Предфабкома велел, — ответил он и без всякой паузы продолжил — А мне сказали — вы уехали…
— Я вернулась уже.
— Козырькова говорила: насовсем.
— Козырькова, Нюра? Откуда ж она взяла?
— Не знаю.
Таня задумалась. Потом спросила:
— А что, если б уехала, Илюша? — она улыбнулась.
— Уехать что! — сказал Илья, вздыхая и тоже задумываясь. Он достал из кармана тонкий гвоздь с картонной подкладкой, воткнул его в последний, не приколоченный еще угол объявления и перехватил в руке молоток. — Уехать просто, а вот… — Он с одного удара загнал гвоздь в доску, так и недоговорив. Потом разглядел объявление и, не сказав больше ни слова, пошел к конторе.
На фабрике Таня задержалась недолго: нужно было спешить домой. У Георгия сегодня опять концерт в Новогорске, и надо проводить его к поезду. «Он ждет меня!»— подумала Таня. Ждет!.. Каким радостным смыслом наполнилось для нее теперь это слово!
Она шла к дому и улыбалась. Чему? Должно быть, всему, что было вокруг: ослепляюще белой земле; белому небу; завтрашнему дню, такому же полному и трудному, как вчерашний, обыкновенному и в то же время совсем особенному; всем дням, которые будут после; своему счастью; жизни… А может быть… может быть, и недосказанным словам Ильи Новикова: «Уехать просто, а вот…» Что он хотел сказать?
…Вот уже и крылечко Ивана Филипповича. «Считанные метры!» — вспомнила Таня.
Она взбежала по ступенькам, взялась за дверную, скобу. «Я хочу, чтобы ты был счастлив, — мысленно повторила самые драгоценные сейчас для нее слова. — Чтобы ты был счастлив!» Потянула скобу и… замерла. В саду на кусте черемухи, на том самом, который видела через проталинку на стекле сегодня утром, гомонили, перепархивая с ветки на ветку, шустрые снегири. Множество снегирей.
Рука словно застыла на дверной скобе. «Снегирьки-снегирики ― аленькие грудки…» — тихо- тихо проговорила Таня. Улыбнулась. И точно какой-то горячий и твердый шарик покатился вверх по горлу. Рука дернула дверь.
А снегири все гомонили, качались на ветках. Ветки вздрагивали. С них бесшумно сыпался мягкий и сонный снег.
Пермь.
1962
Примечания
1
Кантилена — плавная, певучая мелодия.
2
В столярном деле — прифуговывать — пригонять, пристрагивать фуганком; самая точная столярная пригонка.
3
Цулага — приспособление для фрезерного станка.
4
Цулажники — мастера, занимающиеся изготовлением и ремонтом цулаг.
