Таня принесла снова полный стакан, сказала:
— Пей досыта. Я чайник поставила. Горячим напою. Георгий отставил недопитый стакан.
— Тебе отдыхать надо, Татьянка.
Таня отрицательно покачала головой.
— У меня у самой в горле пересохло…
Она подошла к Георгию и обхватила ладонями его щеки. Глаза их встретились.
— Молчи только, — сказала Таня, — слышишь? Ничего не говори. Ничего. Я хочу, чтобы ты был счастлив. — И повторила: —Не говори ничего.
Наверно, Танины глаза светлели все больше и больше, потому что светлым становилось лицо Георгия. Таня вдруг порывисто и с силой прижалась к его губам. Он обнял ее и, когда она на секунду оторвала губы, не выдержал, проговорил:
— Татьяночка…
Он не сказал ничего больше. Танины губы остановили остальные слова.
Таня закрыла глаза…
В голубоватом колышащемся полумраке, кроме горячих губ Георгия, кроме неистовых, ликующих ударов сердца, кроме этого, не было ничего…
9
Утром Варвара Степановна поднялась по обыкновению раньше Ивана Филипповича. В кухне на электрической плитке зловеще фырчал почти пустой чайник. Варвара Степановна торопливо выключила плитку. Лицо ее сделалось строгим: она знала — за ее супругом водятся такие грешки.
Сколько раз, засидевшись допоздна и не желая беспокоить жену, он сам ставил чайник на плитку, а потом благополучно о нем забывал. Три чайника уже стали жертвой его рассеянности.
Держа тряпкой раскаленную ручку спасенного от безвременной гибели чайника, Варвара Степановна грозной походкой вошла в комнату. Иван Филиппович одевался. Он удивленно уставился на свирепые облачка пара, вылетавшие из носика чайника. Перевел младенчески ясный взгляд на жену.
— Три загубил, мало показалось? — с чисто судейским спокойствием спросила Варвара Степановна. — Говорила тебе: буди ночью, коли пить захочешь! Ладно поспела, а то бы снова по магазинам чайники искать.
Напрасно Иван Филиппович оправдывался и доказывал свою полнейшую непричастность к преступлению и даже напомнил жене, что вчера спать лег раньше ее, а она еще Таню ждала сколько.
— Все следы к тебе ведут все равно, — возразила Варвара Степановна. — Запру вот все твои инструменты в чулан на два месяца, чтобы в норму пришел. Доработался! Себя не помнишь!
— С сегодняшнего дня покой для тебя наступит, Варюша, — сказал Иван Филиппович, оставляя обвинения неопровергнутыми. — Забыла, что на неделю в Москву отправляюсь? Детище свое повезу. А заодно и твое все, да-да! Не удивляйся! И капустные пироги твои, и воркотню, и все три твои чайника, которые на плитке сжег, — все! Давай-ка собираться станем лучше, чем ругать меня за чужие-то грехи!
Иван Филиппович уезжал в двенадцать часов дня. А Таня не выходила сегодня на удивление долго, и он уже несколько раз прислушивался — не встала ли? Ему очень хотелось еще поговорить с приезжим скрипачом и — Иван Филиппович очень на это надеялся — уговорить его попробовать новую скрипку. Очень уж хотелось услышать звучание ее со стороны.
Алексей пришел с фабрики не сразу после смены, а лишь около десяти часов и, вместо того чтобы отдыхать, тут же достал папку с чертежами своей линии. После обеда он собирался в Новогорск вдвоем с Горном: нужно было согласовать кое-какие изменения в конструкции узлов линии, заказанных машиностроительному заводу. По словам заводских специалистов, эти узлы никак «не вписывались» в заводскую технологию.
Алексей, ероша волосы, сидел у стола, старательно прикидывал что-то в чертежах, когда из своей комнаты вышла Таня.
— Я выйду сегодня во вторую, Алеша, — сказала она. — Вместо Любченки.
— Не надо… Таня, — ответил Алексей. — Утром Гречаник приходил и разрешил мне заменить Анатолия, пока не отхворается… Разве что часика на полтора придите, а то из города я вернусь только с шестичасовым «рабочим». — Он разгладил ладонью скользкую хрустящую кальку.
И еще Алексей сказал, что Гречаник наказал Тане зайти днем ненадолго, потому что нужно решить вместе, кто сейчас будет за старшего, пока болеет Любченко.
— В цеховую заодно загляните, — попросил Алексей, — как я там в рабочих листках да в сводке — не напахал ли?
Подошел Иван Филиппович и, осторожно оттащив Таню в сторонку, недолго о чем-то пошептался с нею. Она кивнула и ушла к себе. Почти сразу в кухне послышалось звяканье умывальника и плеск воды. А вскоре Таня вернулась вместе с Георгием.
Иван Филиппович только и ждал этого. Сказав: «Доброе утро!» — он без лишних слов протянул Георгию скрипку.
— Детище свое… Извините, что беспокою… Событие: в Москву, вроде бы на экзамен везу, так со стороны бы своим ухом послушать…
— Завтракать-завтракать, Иван Филиппович! — строго предупредила из кухни Варвара Степановна. — Нечего людей отвлекать!
— Ой, Варюша, повремени! — крикнул он в ответ. — Дело тут поважнее пирогов. Да и музыкой мы их, надо полагать, не испортим.
Георгий, которому Таня уже успела передать просьбу Ивана Филипповича, взял скрипку. Повертел в руках, потрогал струны и… только тут заметил за столом Алексея. Подошел, протянул руку. Алексей неловко, но сильно пожал ее, снова углубился в чертежи.
Георгий вскинул скрипку к плечу. Заиграл.
Иван Филиппович сидел на стуле в стороне, запустив пальцы в густую свою шевелюру. Взлетевшие брови, живые и как бы вдруг помолодевшие глаза выражали восторг, который он не старался скрывать.
Восторгом загорались понемногу и глаза Георгия. Скрипка жила — говорила, пела, рассказывала о чем-то большом и важном. То тревога, то раздумье слышались в густом виолончельном голосе басовой струны, то неистовой радостью отвечал ей стремительный ликующий взлет мелодии. И снова тревога, снова борьба…
Алексей сидел, подперев лоб рукою и машинально вырисовывая что-то на развернутой чертежной папке.
А Таня стояла в сторонке спиною к окну и не сводила с Георгия глаз. В дверях прислонилась к косяку Варвара Степановна с большим эмалированным тазом в руках и слушала, поглядывая на сына.
Алексей рисовал и тоже слушал. Потом отложил карандаш, взглянул на Таню, на ее взволнованные счастливые глаза, полураскрытые губы… И что-то случилось вдруг, потому что, словно проломив невидимую преграду, музыка хлынула в его, Алексееве, сердце. Именно сейчас, глядя, как слушает ее Таня, он почувствовал, понял: нет, не просто музыка это звучит, это звучит вся его жизнь, прошедшая с того дня, когда впервые увидел Таню, жизнь со всеми ее болями, тревогами, радостью, ожиданием, борьбой. Музыка как бы вдруг открывала ему сейчас все лучшее, что может быть в человеке, что еще раз прочел в чуть влажных глазах, в улыбке Тани.
А Варвара! Степановна, наверно, прочла что-то в глазах сына, потому что таз неожиданно выскользнул у нее из рук и загрохотал по полу. Таня вздрогнула. Георгий оборвал игру и принялся успокаивать испуганную и сконфуженную хозяйку.
— Очень вовремя, очень вовремя, — сказал он и возвратил скрипку Ивану Филипповичу, — а то я из рук не выпустил бы, честное слово!
Лицо, глаза Ивана Филипповича светились большим и спокойным счастьем. Он заговорил с Георгием и потащил его к себе в мастерскую, надо полагать, чтобы познакомить со своими инструментами
