Северогорский тракт местами сильно перемело. Идти было трудно. Метель разгуливалась, угрожая превратиться в пургу. До Северной Горы здесь было пять километров, и в хорошую погоду дойти можно было за час с небольшим. Таня шла быстро, засунув руки в тонких варежках в рукава. Сбиться с дороги она не боялась: мелкие елочки росшие по обочинам, помогали ориентироваться.
Тракт повернул, и ветер теперь дул навстречу. Ноги в ботиках деревенели. Лицо начинало мерзнуть. Таня закрывала то одной, то другой рукою глаза и лоб от стремительных секущих снежинок, но руки быстро замерзали и она снова прятала их в рукава. Ветер усиливался. На сугробах по краям дороги вздымались белые вихревые столбы, крутились и шарахались на дорогу, прямо под ноги. Снег набивался в ботики, подтаивал и тут же смерзался. Но Таня не останавливалась, чтобы вытряхнуть его. Она, хоть и начала уставать, шла, все не сбавляя шага, тяжело и часто дыша.
Снег залеплял глаза. На ресницах намерзали тяжелые ледяные капли. Лицо горело. Мокла вспотевшая спина. Таня шла, напрягая последние силы. От ледяного ветра и усталости костенели мышцы. Казалось, путь этот никогда не кончится.
Но вот впереди появилось расплывчатое пятно неяркого света. Оно медленно приближалось. Поселок был недалеко.
«Вот они, считанные метры!» — выбиваясь из сил, вспомнила Таня давние слова Ивана Филипповича. И снова обожгла мысль: «Что если не дождался? Если уехал?» Какая-то невероятная и неожиданная сила рванула Таню вперед. Она побежала. Побежала, не видя и не чувствуя ничего вокруг, наперекор ветру и секущей лицо неистовой снежной пыли. Но сейчас, когда поселок был уже рядом, когда показались впереди темные пятна строений и сквозь крутящуюся белесую мглу стали пробиваться полосы рассеянного света от окон, пурга разгулялась такая, что невозможно стало открыть лицо.
Утопая в снегу, теряя последние силы, Таня рывками продвигалась посреди сплошь заметенной улицы. Вот, наконец, дом Ивана Филипповича. Свет в окнах. «Уехал или дождался?»
Собрав все, что еще способно было бороться в ней, — волю, нервы, отчаянье, все остатки сил и единственное желание — увидеть! — она почти ползком через глубокий сугроб добралась до заваленного снегом крыльца…
Заслышав какую-то возню, навстречу выбежала Варвара Степановна.
— Танечка! — вскрикнула она с такой радостью, будто через много лет разлуки встречала собственную дочь. — Голубушка моя! Да где ж это вы запропастились? — громко говорила она, помогая Тане войти в дом.
Таня переступила порог кухни, прислонилась к косяку и откинула голову — вся в снегу, с иссеченным, обветренным лицом, с крупными льдинками на ресницах и потрескавшимися на ветру губами. Руки ее бессильно повисли. Таня хотела спросить у Варвары Степановны, ждет ли он, здесь ли он, но губы ее не повиновались, а Варвара Степановна словно онемела. Это длилось секунду. «Нет… Не дождался…»
Она вдруг почувствовала, что тело ее стало свинцовым и поползло вниз. Все закачалось и поплыло перед глазами. Она увидела, как бросилась к ней Варвара Степановна, и потом, пока исчезало сознание, наверно, тут же начался сон, потому что навстречу Тане шел Георгий. Она увидела его встревоженное лицо, услышала испуганный и долгожданный возглас: «Татьянка!» Это было последним перед внезапно нахлынувшей темнотой…
Очнулась Таня в своей постели. Пока она еще не открыла глаза, первое, что ощутила, было тепло чьей-то горячей руки, державшей ее пальцы. Она подняла веки. Рядом сидел Георгий. Это он держал ее пальцы. Позади со сжатыми у подбородка руками стояла Варвара Степановна с озабоченным, все еще тревожным лицом.
— Слава богу! А я-то переполошилась, — сказала она, — ну все теперь. Все! — и осторожно, почему- то на цыпочках, вышла из комнаты.
— Георгий! — вскрикнула Таня и рванулась с подушки, но сил не хватило…
И тогда руки Георгия подхватили ее, приподняли. Она обняла его плечи, прижалась щекою к его груди и… расплакалась безудержными и радостными слезами.
Георгий молча гладил ее волосы.
Таня успокоилась. Отпрянула вдруг и за плечи обеими руками повернула Георгия к себе лицом. Он молчал. Ждал, должно быть, что она заговорит. Но Таня тоже молчала и словно пила глазами лицо Георгия. Она не хотела и не могла говорить. Обо всем, что бушевало сейчас в ней, она могла только молчать.
Георгий снял со своих плеч ее руки, сжал их.
— Я разыскал твой дом, Татьянка, а тебя не было. И никто не знал, куда ты исчезла. А когда ты пришла измученная, вся в снегу…
— Я была в Новогорске, — прервала его Таня. — Тебя видела. Слушала. Опоздала на поезд… Мне сказали: ты поехал сюда… — Таня прерывисто вздохнула. — Я так боялась, что ты уедешь, не дождавшись…
Таня говорила. Рассказывала, как искала Георгия, как ехала, шла, тонула в снегу…
Георгий слушал и снова переживал все, что началось с того дня, когда он узнал о Танином отъезде в Новогорск: боль, раскаяние и чувство непоправимой вины перед нею, и слова ее единственного письма к нему, и все, что узнал позже — от матери, из Таниных писем к ней.
Во рту пересохло. Георгий облизал губы.
— Ты хочешь пить, — сказала Таня и поднялась. Георгий удержал ее.
— Я сам, ты скажи…
— Я принесу.
— Сиди, — пытался удержать ее Георгий.
Таня покачала головой. От слабости дрожали колени. Лицо горело, как обожженное. Голова кружилась.
— Сиди, — повторил Георгий.
Она молча отстранила его руки и пошла.
И одновременно за дверью послышались шаги, голоса Алексея и Варвары Степановны. Она объясняла что-то. Алексей говорил негромко, и слов не было слышно.
«Раз пришел — значит, случилось что-то!»—подумала Таня. — Подожди, Георгий, я сейчас, за мной пришли, кажется. — Она вышла, притворив дверь.
Вопреки опасениям Тани, на фабрике ничего не случилось, не считая того, что еще во время вечерней смены Любченко почувствовал себя плохо. Алексей уговорил его идти домой и сам проводил, А так как Тани все не было, остался в смене за старшего сам. От Любченки Алексей знал, что Таня не должна была задерживаться долго, но она все не появлялась — и он встревожился. И вот не утерпел, пришел домой узнать, не случилось ли что. Варвара Степановна наскоро успела рассказать ему о последних событиях.
— Обошлись бы уж сегодня-то без нее, Алешенька, — сказала она. — Не свалится, поди, фабричная труба-то. Вовсе без силушки ведь пришла. Тут и памяти лишилась, у порога. Погода-то не тише?
— Какое там! — махнул рукой Алексей.
— Управьтесь уж там. Дело такое, Алешенька, ты пойми…
— Да я, мама, вроде понятливый…
В это время из комнаты вышла Таня.
— Алеша! Что случилось?
Алексей успокоил: ровным счетом ничего, Любченко прихворнул только. А смена идет, и беспокоиться ни о чем не нужно, да и погода такая…
— Порядок будет полнейший, — пообещал он. — Ясен вопрос?
Алексей ушел.
Таня принесла Георгию воды. Он пил жадными большими глотками, не отрывая губ и не переводя дыхания. Вернул стакан.
— Я никогда еще не пил такой воды, Татьянка, как здесь, у тебя.
— Еще?
Георгий кивнул.
