возвышался над ним во всей мужской красе, при галстуке, облаченный в прекрасную тройку. Его круглые светлые глаза смотрели сквозь очки с беспощадностью Великого инквизитора. Разведчик Лехельт тотчас почувствовал свое ничтожество, усугубленное мятыми джинсами, неказистым свитером и небритыми щеками с царапиной. Он никак не успевал переодеться в театр... да и не очень хотел.
А Маринка обрадовалась! Она сказала:
— Привет, Андрей! Давно не виделись.
И еще больше она обрадовалась, когда увидела появившуюся из-за угла встрепанную Оксану. Просто черти в черных глазах запрыгали!
Прозвенел третий звонок.
— Нам пора, — сказала она. — Передавай маме привет. Еще увидимся...
И непонятно было, спрашивала она или утверждала, только Рома нахмурился.
— Незачем тебе знаться с этим проходимцем... — заботливо проговорил он, поворачиваясь спиной и прихватывая ее под локоток. — Тебе надо готовиться к поездке...
— Э! — сказала ему в спину Ксаночка. — Сам ты проходимец! Андрюха мой друг и, между прочим, секретный агент! У него и пистолет есть, и красные корочки! Покажи им, Андрей!
Разведчик Лехельт состроил страшную рожу и покрутил пальцем у виска:
— Сдурела!
Марина и Роман заинтересованно оглянулись, но уже поток зрителей из буфета подхватил их и понес в партер.
— Я зря брякнула про корки? — спросила Оксана, стоя рядом и глядя вслед. — Я помочь хотела. Это твоя девушка?
— Была.
— Козел этот очкастый... А ты тоже хорош! Сказал бы по-нормальному! Ты мне, между прочим, и не нравишься вовсе.
— Спасибо... удачный сегодня денек, — вздохнул Лехельт.
— Я не затем, чтобы тебя опустить...
— Да я понял, понял...
— А ты точно агент?
— Какой я агент... так, сотрудник... У нас знаешь какие асы есть.
— Ничего, ты тоже станешь. Заливаешь очень убедительно. Пошли, а то свет погасят. Теперь из-за тебя через людей тискаться! Почему в жизни все так неудобно устроено, проходы узкие... а в кино все так красиво?! Я бы в кино стройная была, как твоя цыганка... или кто она там.
Лехельт благодарно вздохнул и собрался сказать Оксане комплимент.
— И агенты в кино все нормальные, — продолжала девушка. — Рослые мужики, плечи — во! Сразу ясно, ху есть ху! А в жизни что?.. Тьфу! Глянуть не на что!
И Андрюха подавился уже готовым комплиментом. Даже закашлялся.
Впрочем, настроение у него удивительно изменилось. Радость просто распирала. Она же сказала, что они увидятся! Весь второй акт он вертелся, стараясь незаметно для Оксаны отыскать в зрительном зале Маринку. Оксана все замечала и улыбалась, блистая в полутьме крупными, белыми, красивыми зубами.
— Слышь, давай поцелуемся, а? Пусть твоя цыпа поревнует!
— Отстань!
— Ну, хочешь — я тебя поцелую?
— Отцепись ты! Нимфоманка! Помогите!..
На них зашикали. Он отбивался от расшалившейся Ксаночки, крепкой рукой тянущей его к себе поближе, а губы его сами собой изгибались в мечтательной, дурацкой, словно приклеенной улыбке.
V
—Ну вы гады! Я замерз уже! Пора меняться! — ныл в динамике машины голос Ролика.
Морзик поморщился, убавил громкость.
— Дежурь давай! Проиграл — значит, дежурь! — он посмотрел в карты. — Ходи, свой мизер, дядя Миша, не спи.
— Давайте в шахматы сыграем!
— Хитрый какой! В шахматы ты выиграешь! Сейчас, пулю допишем — и сменю тебя.
— Гады!
— Будешь ругаться — еще одну начнем! — равнодушно бросил в микрофон Тыбинь, и стажер сразу заткнулся.
— Я пас, — сказал Морзик. — А правда — зачем в подъезде дежурить?
— А по-твоему, как Дербенев ушел от Визиря? Так же вот вышел по темноте, шмыгнул в сторону — и все. Лампочка над подъездом, видишь, не горит. Думаешь, случайно?
— Да, может, кто гоп-стопом здесь промышляет? Ты бы отпустил меня, Миша! Позарез сегодня надо! Не лыбься, я по делу, между прочим! Сведения из архива здравоохранения забрать!
— Все со своими ямами? А пахать я за тебя буду? Всегда как отпустишь вас, так самая работа начинается... Помнишь, что опер сказал? У нас один шанс прищучить резидента!
— Ты же с ним поцапался!
— Это так... от недовольства жизнью. Ходи.
Но Морзик не успел положить карту, как в динамике послышался встревоженный дискант Ролика:
— Ребята! Ребята! Меня, кажись, грабить идут! У меня нету бабок! Ай!..
— Морзик, вперед! — гаркнул Тыбинь. — Вот, блин, накаркал! Живее ворочай задницей!
Черемисов, смешно переваливаясь, поспешно убежал в темноту, к подъезду, и через минуту вернулся вместе со стажером.
— Ерунда! Шпана шалит. Человек пять. Разбежались.
— Ничего себе ерунда! — воскликнул Ролик. — Он там целое побоище устроил!
— Ну, пришлось сунуть пару раз, чтобы не лезли...
— Там чьи-то зубы остались!
— Радуйся, что не твои. Пусть гордятся, что зубы им выбил чемпион Петербурга!
— Не понимаю я таких... — ворчал дрожащим голосом Ролик, поспешно, как обиженная болонка, забираясь в теплый салон на заднее сиденье и устраиваясь поудобнее. — Вот так запросто пойти, избить кого-нибудь... Маньяки какие-то...
Старый с Морзиком оглянулись и уставились на него.
— Чего вы смотрите? Вы что — тоже вот так ходили и били кого ни попадя?
— А ты в детстве был паинькой? Ох, прости, детство-то еще не кончилось!
Морзик захохотал. Старый хмыкнул. Ролик надулся и притих.
— Я в ментовке начинал с трудных подростков, — сказал Тыбинь, разминая затекшее тело, насколько позволял салон машины. — Тогда у меня и слова какие-то убедительные были... А сейчас нету у меня никаких слов.
— Аргумент — во! — Черемисов выставил здоровенный кулак.
— Их не забьешь. Оторвы... С ними говорить надо — а сказать нечего. Грабьте — только не попадайтесь, больше ничего не могу придумать.
— Ты смотри, Кляксе этого не брякни!
— Пока сказать людям нечего — будет только хуже, — педантично закончил Тыбинь. — Ладно, подежурим час в машине. Я поближе встану...
— Хорошо бы “глазик” напротив Изиной квартиры поставить, — подал голос обиженный Ролик. — Сидеть себе и смотреть...
— Надо Кляксе сказать, чтобы менял нас, — буркнул Старый. — Третий день уже тут отираемся... засветились.
Потянулись минуты ожидания. От безделья Морзик запустил на прослушку запись, сделанную в парке Победы с помощью “уха” — переносного акустического пеленгатора. В группе Кляксы это мощное устройство на зиму было замаскировано под ящик для зимней рыбалки, передняя стенка которого была забрана тонкой сеточкой. Обычная портативная кассета для записи вставлялась прямо в гнездо задней
