могло вернуть жизнь городка в прежнее, обыденное русло: начальник ОБЭПа подполковник Шишкобабов торжественно занял вакантное кресло начальника Гатчинского РОВД, с присвоением ему звания полковника милиции.
Событие это гатчинской общественностью было расценено неоднозначно. Группа борцов- шишкобабистов из редакции “Красносельского Вестника” искренне праздновала победу свободы и демократии. Они полагали, что теперь-то все препятствия устранены, и гатчинский район семимильными шагами двинется к идеалам цивилизованного правового территориального образования, наподобие швейцарских кантонов.
Другая часть населения, весьма, между прочим, многочисленная, в том числе и административные чины, возрадовалась установлению привычного порядка вещей и принялась с энтузиазмом поздравлять и возвеличивать нового начальника. При этом они тоже много и пылко говорили о торжестве идеалов свободы и демократии, а один, наиболее рьяный, даже предложил установить на границе района небольшую, но симпатичную статую свободы в милицейской фуражке.
Третья часть, самая большая, к которой принадлежал и оперуполномоченный Багетдинов, приняла случившееся с глубокой русской покорностью и равнодушием. Некоторые испытали удовлетворение от того, что все свершилось именно так, как они и предсказывали.
Полковник Шишкобабов, красуясь новыми погонами, неся перед собой на вытянутых руках пластиковый пакет, полный конфискованных губок для обуви, направился к своей — отметьте, своей! — черной “Волге” с радиосвязью, но неожиданно запутался в полах шинели, оступился и упал. Фуражка его закатилась под машину, а тело начальника гатчинского РОВД осталось лежать неподвижно. Он громко захрапел. Откроем карты: Шишкобабов вновь был безнадежно пьян. Длинная череда празднований по поводу собственного назначения и получения полковничьих погон привела наконец Шишкобабова в обычное для него состояние.
В прежние времена и в прежнем чине он лежал бы так, пока не проспался. Но на Руси с давних пор существует институт челяди, строго блюдущей водораздел между барством и холопами. Два дюжих капитана сноровисто и привычно подхватили с мерзлой земли тело полковника и загрузили его в “Волгу”. Первый собрал в пакет рассыпавшиеся губки, подумал — и сунул одну в карман. Второй достал из-под машины шишкобабовскую фуражку — новенькую, с высокой тульей — отряхнул ее и положил на переднее сиденье.
Черная “Волга” неторопливо покатила по Таллинскому шоссе в Гатчину, приветствуемая постовыми. А в машине “наружки” прозвучал тревожный сигнал с базы...
IV
Человек, медленно возвращаясь к жизни, испытывает страдания. Радость он начинает ощущать лишь тогда, когда возвращение состоялось. И радость эта тем полнее и ненасытнее, чем труднее был путь назад.
Старший разведчик Дима Арцеулов, оперативный позывной “Волан”, выбирался из бездны, рассекавшей его сердце пополам, долго и мучительно. Лицо и все тело его хранили печать борьбы за жизнь. Он похудел больше обычного, скулы заострились, но запавшие глаза в темных обводах смотрели ясно и весело. Он радовался.
Ребята, расположившись в комнате отдыха “кукушки”, согревались излучаемой им радостью, слушая его байки. На столе среди остатков немудреной колбасно-сырной закуски стояли две опорожненные бутылки “Питерской”. Женщины раскраснелись, мужчины призадумались.
Рассказывая, Дима Арцеулов то присаживался на свободном стуле, покачивался, точно проверяя его, и удовлетворенно прикрывал глаза, то вдруг вскакивал, подходил к окну, отгибал штору и смотрел на пыльный подоконник, то внимательно рассматривал свою старую керамическую кружку с трещиной и надколотыми краями... Он вспоминал жизнь. Сам он был, на первый взгляд, такой же, как до ранения, только двигался теперь мягче, осторожнее. Это при его интеллигентной манере поведения давалось Волану без труда. Он временами как будто прислушивался к себе. Так слушает водитель свой двигатель на первом пробеге после капиталки.
— Там, ребята, когда посмотришь, какие бывают болезни и мучения у людей, так сразу свои болячки становятся милыми и родными, — звучал его мягкий с придыханием голос. — Хочется Боженьку попросить, чтобы оставил их тебе до скончания дней. Я там Легкого встретил, кстати.
Разведчики приподняли головы.
— Приветы вам передавал. Прыгает кузнечиком. борется за свое колено. Такой же обалдуй, как раньше.
Легкий был разведчиком из первого отдела. Свое прозвище он заслужил под Новый год, когда в ответ на указующий перст начальника, определивший его, как новичка, на праздничное дежурство по отделу, к облегчению коллег с ласковой улыбкой сказал:
— Легко!
Радость сослуживцев оказалась преждевременной. За день до праздников холостяк Легкий без труда охмурил терапевта и получил освобождение от служебных обязанностей ввиду “угнетенного состояния организма”... Новый год миновал — а прозвище осталось.
— Что с ним случилось, расскажи, — попросил необычно задумчивый Клякса.
— Да все почти так, как у вас сегодня. Засада! Жили они на базе танкистов, делопроизводителями в штабе работали чеченские девчонки, база просматривалась со всех сторон...
— А какой дурак послал этого белобрысого в Грозный? — спросил Ролик. — Меня бы лучше послали...
— Этот дурак у нас уже не работает, — ответил Андрюха Лехельт, задумчиво растирая пальцами и нюхая корочку хлеба. Его с выпивки всегда тянуло на размышления о высоком: о смысле жизни, о земле и хлебе. — И он не белобрысый, а блондин. Как я.
— Не мешайте, ребята, — сказала Кира, устало подпирая щеку, с интересом повернувшись в сторону Волана, — Рассказывай, Димочка.
— Получили они задание документировать сходку в пригороде Грозного, — Волан сделал артистичный жест красивой тонкой рукой. — Сели в новенький “уазик” — двое из Нижнего Новгорода, двое из Екатеринбурга и наш Легкий. Прошли блокпост, поручковались. Только отъехали метров пятьсот — впереди машина поперек дороги, ну прямо как у вас сегодня. Не заводится. Они тоже остановились — и с двух сторон бородатые мужики, руки на поясах. Только Легкий не стал дожидаться продолжения, достал “макар” и выстрелил первым.
— Мы сегодня первыми не могли стрелять, — сказала Кира. — Не Чечня.
— Ты все равно справилась, умница. — Волан погладил Киру по голове, как маленькую. — Один бородатый упал, другие бросились в кусты. И сразу по машине из автоматов. Ребята выскочили, залегли. Один новгородец побежал на блокпост, остальные отстреливались — пистолетиками против автоматов. А на блокпосту приказ — никуда не двигаться, блокпост не оставлять. А там уже екатеринбургскому парню плечо прострелили... В общем, Легкий сорвался, под огнем вскочил в машину, подобрал ребят и вывез всех из-под обстрела. Фотографии показывал — “уазик” в решето, дырка на дырке. А ему самому колено прострелили. Но главное — как его встречали! Костя, ты же помнишь, как его спроваживали туда — или в Чечню, или рапорт на увольнение. А на вокзале при встрече шеф отдела летел впереди всех с букетом. Ты теперь, говорит, у нас герой! Орден дали <
— А у нас вы герой, Дмитрий Аркадьевич! — воскликнула Пушок, и разведчики согласно закивали головами. — Вас наградили чем-нибудь?
— Наградят, — ответил за Волана Клякса. — Шубин обещал.
— Конечно! — подтвердил захмелевший Ролик, смешной и лохматый, как беспородный щенок. — У них там война — и у нас тут война...
Волан вдруг присел на корточки, с любопытством заглянул в старый пыльный шкаф и выволок потертую шапку-ушанку.
— Моя! Еще с тех пор осталась... Вы чего так на меня вылупились? Я сегодня, между прочим, чуть Богу душу второй раз не отдал. Иду себе, валидол нащупываю, как положено инвалиду, — и вдруг тормозит наша машина, с визгом таким, резина же не своя, не жалко! И выскакивают оттуда два психопата — женщина и
