Потом грянула «демократизация общества».
Державший нос по ветру генерал быстренько сжег свой партбилет, подчистил архив, изъяв оттуда большинство документов за своей подписью, и поклялся в верности новой державе. Особенно он запомнился своим сослуживцам, когда те собрались на какое-то очередное совещание в расширенном составе, тем, что бодро отреагировал на замечание одного демократа общероссийского масштаба. Демократ по фамилии Стульчак высказался в том духе, что «некоторые товарищи на местах пока еще не до конца понимают неизбежность перестройки». Чаплин вскочил и потребовал назвать «непонятливых», дабы к ним могли быть применены меры «разъяснения». После такого заявления столь перспективного и откровенно проституирующего генерала не могли не заметить.
Карьера Чаплина пошла в гору. Он получил внеочередное звание и был назначен на высокую должность в аппарате тогдашнего ФСК[59].
С личной жизнью у него тоже заладилось. Чаплин женился на малоизвестной журналистке, и, благодаря его связям, супруга Эмма в скором времени уже занимала кресло главного редактора средненькой питерской газетенки.
Издание опосредованно финансировалось американцами и проводило в жизнь их видение будущего России, но ни Эмму, ни Витю сие не смущало. Их более волновал квартирный вопрос.
У крупного чиновника и главного редактора квартиры должны быть соответствующие. Поэтому мэрия города продала им по смехотворной балансовой стоимости роскошные хоромы в центре, на которые по личному распоряжению Чаплина была поставлена титановая дверь, вырезанная из корпуса новейшей подлодки.
И тут генерал впервые получил по морде от свободной прессы. Нахальные журналюги сфотографировали титановое чудо, раздобыли копии приватизационных документов и вывалили это все на первые полосы. С вопросом — как это мистер Чаплин умудрился отхватить трехсотметровую квартирку с евроремонтом всего за пятнадцать тысяч долларов? Да в рассрочку на четыре года? Да и еще без процентов по кредиту, предоставленном банком, в совет директоров которого входила жена тогдашнего министра внутренних дел, а ныне — премьера Степашко?
Генерал чуть не лопнул от злобы.
Проштрафившегося по кремлевским меркам контрразведчика на время удалили с высокого поста и перевели в закрытое управление.
Теперь Чаплин вернулся…
Обуреваемый тревожными мыслями председатель правительства плюхнулся в кресло перед Президентом.
— Ну, что в Дагестане? — с места в карьер загундосил глава государства.
— Концентрируем силы. Через неделю начнем контрнаступление…
— Учти, премьер, времени у тебя до середины июля… Справишься с задачей — будет, понимаешь, разговор о дальнейшем, не выдюжишь — сам знаешь…
— Я приложу все силы, — пообещал сразу взмокший Степашко.
— Надо до подписания договора с Беларусью все решить. Негоже, понимаешь, выходить на встречу с такими проблемами… И на международной арене этот конфликт плохо смотрится. Вот уже мне Билл звонил, интересовался, понимаешь, обстановкой… А что мне ему сказать?
«Опять капризничает дедуля… — с неприязнью подумал Степашко, — все виноватых ищет. Лучше бы вспомнил, как тут год назад с Масхадовым лобызался. Сам ему карт-бланш выдал. А теперь мне расхлебывать…»
— История еще эта с карточками кредитными, — Президент печально уставился в отремонтированный фирмой «Мабетекс» потолок, — какие-то счета в банках… Дочку зачем-то приплели, моего управделами…
— Разберемся, — успокоил премьер очнувшегося после недельного «насморка» престарелого монарха, — при необходимости подадим иски за клевету… Я вам тут кое-какие документы принес. По реструктуризации финансовых потоков.
Президент насупился еще больше.
Мудреных слов он очень не любил, ибо за ними всегда скрывался какой-то подвох.
Так было и на этот раз.
Хитроумнейший и не упускающий свою выгоду Степашко решил потрафить тому банковскому конгломерату, где не покладая рук трудилась его благоверная, и замкнуть на него бюджетные деньги. Премьерство премьерством, но о старости тоже подумать надо…
— Ладно, — Президент вяло махнул рукой, — показывай, что у тебя…
Издалека послышался какой-то неясный грохот.
Олег Ковбаса вскинул вверх руку, и группа замерла. Вдоль стены к идущему в авангарде белорусу скользнул Ковальский.
— В чем дело?
— Слышишь? — Ковбаса навел ствол «SPAS 15»[60] в центр теряющегося во мраке бокового тоннеля.
— Что это?
— Похоже на старт ракеты…
— Они что, очумели? — поляк был потрясен.
— Тише ты! На пульте Яцек и Войцех, они знают, что делать.
Ковальского затрясло.
Пуск ракеты с ядерной боеголовкой означал только одно — полный провал операции. После этого никто с террористами разговаривать не будет. Уничтожат всех до единого. Причем за ними устроят охоту и белорусские спецслужбы, и заказчики. Кто первый успеет, тот и останется в выигрыше. Одни будут мстить за атомный удар по мирному городу, другие — зачищать свидетелей.
В любом случае они уже покойники. Как говорят индейцы, они уже на пути в тот мир, где опоссум сам спускается к охотнику.
Ковальский, тот самый Ковальский, что еще полчаса назад являл собою пример несгибаемой твердости, вдруг зашмыгал носом и отвернулся.
Ковбаса продолжал прислушиваться.
— Я что-то не понимаю… Ежи, сколько времени работает первая ступень?
— А? Что?
— Да очнись ты! — белорус встряхнул поляка за плечо. — Сколько времени ракета выходит из шахты?
— Секунд тридцать…
— Тогда это не старт, а что-то другое, — Ковбаса не отводил ствола от черного проема.
По тоннелю пронесся гул, перемежающийся со скрипом. Будто под страшным напором гнулись и ломались огромные стальные листы.
Террористы присели.
Из коридора дохнуло холодным воздухом.
У Ковбасы сдали нервы, и он разрядил ружье в темноту.
Одновременно с третьим выстрелом из обоих боковых коридоров хлынули потоки воды. А через секунду сияющая в свете фонарей вода возникла и в основном тоннеле.
Бежать было поздно.
Да и некуда.
Шестерых террористов закрутил мощный водоворот. Захлебывающиеся люди цеплялись за стены, кричали, пытались хоть на мгновение оттянуть неизбежную смерть. Все было тщетно. Десятки тонн мутной воды вперемешку с песком и мелкими камешками увлекали их все дальше вниз по тоннелю, швыряли об стены и ломали кости о бетонные выступы поворотов.
В последний миг перед тем, как Ковальский провалился в черноту, перед ним возник образ его деда. Ежи протянул руку, хотел что-то сказать старику, попросить помощи, но не успел.
Безжалостный поток бросил поляка на очередной острый уступ, и его череп раскололся надвое…
Влад пробежал по тоннелю вверх, свернул к вертикальному
