парень, потягивающий через соломинку сок из высокого картонного стакана. Судя по их поведению и фразе верзилы «Ну, блин, и жарко тут у бульбашей!», парни были приезжими. До них было метров семь, и биолог прекрасно слышал, о чем они беседовали. Причем прононс был петербургским.
С первых же слов стало ясно, что гости Минска продолжают давний разговор о кознях маленького, но злобного народца.
— ..Авангардисты, Мишель, это чисто жидовские происки. Всякие там Кандинские, Малевичи, Филоновы... Примитивный захват рынка сбыта. Вот смотри. В середине века наши частично обрезанные соотечественники попытались пролезть в выгодную сферу живописи и оформительства...
— Чем она, блин, выгодна то? — спросил бугай.
— Социализм вспомни. Роспись клубов, парадные портреты вождей и прочее. Художникам давали помещения под мастерские, что в те периоды нехватки жилья было крайне важно. Еще платили командировочные, когда мазилы на натуру выезжали. Вот еврейцы и решили по легкому житуху свою улучшить. Но из этого ни фига не вышло. Не приспособлены они к рисованию...
— Все? — деловито осведомился верзила.
— Почти. Ты брось свой не замутненный еврейской пропагандой взгляд в глубины истории искусств, — худощавый молодой парень и не думал скрывать подтрунивания над собеседником. Видимо, они были настолько давно и хорошо знакомы, что бандюган привык и совершенно не обижался.
— И чо?
— Что ты видишь?
Верзила на несколько секунд задумался и пошевелил губами.
— Евреев почти нет.
— Вот! — его приятель поднял палец. — А почему?
— Невыгодно, — предположил бугай и попал в точку.
— Именно, Мишель! На протяжении сотен лет, до начала двадцатого века, художественные промыслы особого дохода не приносили. Кроме ювелирки. Но и там иудеи занимались в основном чисто техническим делом — гранили бриллианты. Украшения изготовляли другие. Евреи были кем угодно — банкирами, продавцами, промышленниками, — но не художниками или скульпторами.
— А в двадцатом веке все, блин, изменилось? — предположил бритоголовый ценитель высокого искусства.
— Верно, — согласился «интеллектуал патриот». — Живопись стала приносить прибыль. И евреи ею заинтересовались.
— Диня, а при чем тут авангард?
— Элементарно, батоно Ортопед. Иудеям потребовалось отвоевать рынок у реалистов и тех, кого ныне принято считать импрессионистами...
«Ба! — подумал Рокотов. — Так это же те самые пресловутые Миша „Ортопед“ и его дружбан Денис Рыбаков, о которых мне Димон все уши прожужжал. Вот так встреча! Чего это их в Минск занесло? Не иначе, опять что то „антибарыжное“ бананят. Или аферу какую...»
— ...Но по причинам того, что пархатым было сложно перебить интерес классикой, они принялись раздувать интерес к авангарду и примитивизму. Ведь что такое авангард?
— Действительно, что?
— Муть. Цветовые пятна, бессмысленно разбросанные по холсту. На самом деле в них ничего особенного нет. Попытка скрыть собственное невежество и неумение рисовать. Голые короли, как у Андерсена... Любой дизайнер, ежели ему поставить задачу создать цветовыми пятнами определенное настроение, справится с этим за полдня. По этому вопросу издана масса учебников. Но никто не ассоциирует дизайнерское ремесло с искусством. А надо бы.
— Я тоже авангардистов не понимаю, — заявил Михаил.
— Там понимать нечего, — отмахнулся Рыбаков. — Мысли за этим нет никакой, одни дешевые понты. А так называемые любители живописи — идиоты. Авангард — это модно, вот поэтому зрители и идут на выставки, как бараны. Нормальные люди не пойдут смотреть на бред вроде «Черного квадрата». Так как сразу понятно, что автор слегка не в себе. И вообще, термин «дегенеративное искусство», который был в ходу у доктора Геббельса, наиболее точно отражает суть проблемы. Причем он относится не только к живописи, но и к стихам, прозе, музыке, кинематографу... Приведем примеры. Тарковский и его последователи типа Сокурова, Пелевин, во многом — Шнитке, частично — Феллини, Тинто Брасс, поэты символисты, Набоков, Роман Виктюк — это самые натуральные дегенераты. И их список бесконечен... Правильно их Хрущев называл «пидарасами и абстракцистами».
«Круто он их!» — улыбнулся Влад, временно забывший о цели своего визита на площадь.
— А Сальвадор Дали? — спросил Ортопед.
— Ты туалетную воду имеешь в виду?
— Диня, не подкалывай! — верзила присосался к бутылке.
— С Сальвадором другое. Он рисовал замечательно. А что до сюжетов — так их можно расценить как прикол.
— Верно, — согласился браток и сунул пустую бутылку в урну. — Ну чо, отдохнули?
— Ага. Потопали. А то нам до поезда всего ничего осталось...
Рокотов проводил их взглядом.
«Надо будет Димона попросить, чтоб познакомил. Конкретные ребята... И в словах Рыбакова что то есть. Действительно ведь, авангард — дегенеративное искусство... Ладно, возвращаемся к делу. Итак, стройка...»
Йозеф собрал их всех, за исключением Сапеги, в маленьком летнем кафе возле центрального рынка. Компания из трех молодых мужчин и одной женщины, мирно сидевших за столиком в углу террасы, не привлекала ничьего внимания. Посетители вели себя смирно, пили кофе и соки, курили и о чем то тихо беседовали.
— Завтра, — сказал Кролль. — Сбор к семи часам. Осип, у тебя все готово?
Низкорослый и кряжистый Манаев поставил стакан на стол.
— Да, шеф. Разрыв кабеля можно произвести в любой момент. Я подкопался со стороны теплотрассы. На вскрытие асфальта и ремонт уйдет минимум полдня.
— Затопление?
— Готово. Там вокруг песочек, так что сложностей не будет. Пройдет как по маслу.
— Насколько быстро они определят место разрыва?
— Если у них есть индукционные измерители, то за пять минут.
— Ты можешь сбить их показания? — спросил Йозеф.
Осип почесал затылок.
— Бросить жилу на концы... Ну, в общем, могу.
— Займешься.
— А рвать когда?
— Под утро. Часиков в пять. Чтобы к восьми девяти они затеяли прозвон всего кабеля. Ты наш люк проверил?
— Все путем. Отводка сделана, штекер повешен...
— Теперь ты, — Кролль повернулся к Вейре Дипкунайте. — Что с позицией?
— Нормально, — коротко ответила блондинка.
— Не слишком далеко?
— Нет. Ближе нельзя. И выше тоже. Второй этаж — это то, что нужно.
— Ты расстояние померила?
— Сто семьдесят метров. С «шестикратником» я в муху попаду.
— Не забудь, что тебе еще надо отсматривать стрелков, — предупредил Йозеф.
— Там только одна возможная лежка. Да и то я сомневаюсь, что ее используют. Неудобно. Перспективы никакой. Половина площади не видна...
— Ты там что, побывала? — удивился Герменчук.
— Естественно.
— И? — прищурился Кролль.
