Все имена, фамилии и должности персонажей являются вымышленными. Любые совпадения случайны. То же самое относится и к представленным в книге событиям.
В малых войнах казаки являются единственной боевой силой, которой следует опасаться благодаря их активности и неутомимости…
Говорят, что чиновники и белая одежда хороши, лишь пока они новые. Хоть это и шутка, я полагаю, что так оно и есть на самом деле… проведя на службе долгое время, они начинают злоупотреблять уступчивостью людей и слишком высоко ценить себя и совершают то, что никогда прежде не делали бы…
Посвящается всем тем, кто в августе-ноябре 2000 года своими поведением и телевыступлениями вдохновляли Автора на создание этой книги.
Пролог
Закрепленные на стволе в метре от корневища две маленькие цилиндрические шашки вспыхнули огненно-белым шаром. Акация качнулась и спустя секунду завалилась именно в ту сторону, куда и предсказывал Роберт Инглунд.
Специалист по разминированию, как его именовали в официальных документах организации HALO – TRUST, проходивших через посольство России в Вашингтоне, вышел из укрытия и поманил к себе два десятка жавшихся за кирпичной стеной молодых боевиков.
– Это должно происходить так, – по-русски Инглунд говорил с заметным акцентом, но его словарного запаса вполне хватало для того, чтобы объяснять курсантам ваххабитского лагеря тонкости подрывного дела. – Большой заряд не надо. Надо определить правильное место. Это понятно?
Молодежь закивала.
– Я буду проверять. Вот ты, – палец Инглунда указал на крайнего в шеренге курсантов, – повторять.
– Я?
– Да, ты. Повторять.
Ахмед Бицоев вздохнул.
Опять этот америкашка выбрал именно его. За те десять дней, что Ахмед провел в тренировочном лагере Хаттаба у излучины реки Гехи, Бицоева вызывали в пятый или шестой раз. Чаще, чем кого-нибудь другого. Не иначе инструктор за что-то невзлюбил молодого чеченца, отправленного на переподготовку после легкого ранения в бою с федералами.
А ведь Бицоев воюет уже не первый год.
С девяносто четвертого, когда семнадцатилетним пацаном пришел добровольцем в отряд Гелаева. И неплохо воюет – на прикладе его Калашникова восемь зарубок. Правда, четыре из них он поставил за головы расстрелянных пленных солдат, но ведь и в бою положил четверых гяуров [гяур – неверный; в представлении ваххабитов – любой иноверец, включая и неортодоксальных мусульман]. Так что все по- честному. Восемь убитых русских собак – восемь отметин на прикладе. Почет со стороны необстрелянного молодняка, плохо скрываемый страх в глазах у односельчан, уважение от командиров.
Но этому заокеанскому хлыщу не объяснить, что Ахмеда лишний раз дергать не стоит. Да и Однорукий [Хаттаб] с Одноногим [Шамиль Басаев] приказали во всем слушаться Роберта и его напарника – англичанина Саймона Филлза. Хотят, чтобы их солдаты постигли все премудрости диверсионно-подрывного дела. Правильно, конечно. Однако надо различать, кого можно гонять и в хвост и в гриву, а к кому особый подход требуется.
Неверному не понять.
Особенно такому, как Инглунд…
Бицоев вразвалочку вышел из строя и нехотя приблизился к инструктору.
– Чо делать-то?
– Повторять, что я делать, – Инглунд махнул рукой в сторону длинного деревянного стола, на котором были разложены тротиловые и магниевые шашки, мотки проводов, связки бикфордовых шнуров и маленькие, размером с фильтр от сигареты, бордовые и зеленые детонаторы. – Вот дерево, вот принадлежности. Дерево должен падать в определенная сторона.
Ахмед с тоской осмотрел пиротехнику и перевел взгляд на младшего брата, привалившегося плечом к стене. Девятнадцатилетний Абдула горящими от возбуждения глазами следил за старшим Бицоевым.
Юнец…
Кровь горячая, воспринимает войну как необременительное приключение. До последнего времени его держали дома, не позволяли присоединиться к боевым отрядам свободной Ичкерии. Даже в подвале запирали. Только тогда, когда полегли отец и три брата, Абдулу отпустили.
Зря…
С самого детства он был туповат. Когда ему исполнилось два года, Абдула переболел вирусным менингитом, потом дважды или трижды падал головой вниз с крыши сарая, лет с двенадцати покуривает травку. Отсюда еще и проблемы со слухом.
Но старается.
Готов с утра до вечера жечь патроны на стрельбище, копать траншеи и слушать рассказы прошедших две войны бойцов. Русаков воспринимает как бессловесную скотину. Привык дома к русским рабам, сам, говорят, двоих до смерти забил. Для горного села – обычное дело. Там даже подросток имеет право глотку рабу перерезать, если захочет.
Ахмед выбрал две пятидесятиграммовые шашки, соединил их изолентой, вставил детонатор и на глазок отхватил от бикфордова шнура кусок длиною в метр. Небрежно примотал взрывчатку к стволу акации, прикурил, от сигареты поджег шнур и не спеша, вразвалочку отошел в укрытие, где уже столпились все курсанты во главе с инструктором. На лицах молодых бойцов читалось уважение к показушным действиям Бицоева. Один лишь американец смотрел на чеченца с нескрываемым презрением.
Через пятьдесят секунд рвануло.
Во все стороны полетели щепки, ударная волна подняла клубы пыли, по кирпичам забарабанили мелкие камешки. Дерево хрустнуло и обрушилось вправо, зацепившись кроной за забор тренировочной площадки.
Инглунд скептически взглянул на результаты труда Бицоева.
– Неправильно.
Ахмед зло сплюнул.
Американец вышел на середину площадки, засыпанной разлетевшимися со стола пиротехническими принадлежностями, и засунул руки в карманы.
– Сделать порядок. Потом будем учиться и повторять…
Курсанты нехотя начали подбирать шашки, детонаторы и шнуры и снова раскладывать их на столе. Восхищение Бицоевым куда-то пропало. Даже Абдула ругнулся сквозь зубы, ползая по земле и глотая зависшую в неподвижном воздухе пыль.
Вот кто-то с горочки спустился…
Владислав медленно прополз между двумя островками выгоревшей ломкой травы, миновал грядку с огромными, склонившими свои тяжелые головы подсолнухами, скользнул вдоль вросшего в землю нагретого валуна и остановился перед стеной бурьяна.
Минут пять он лежал не шевелясь, вбирая в себя окружающие звуки и запахи.
Противник себя не обнаруживал.
Стрекотали кузнечики, по краю поля деловито расхаживала ворона, время от времени склевывавшая понравившихся ей гусениц, над кустом дикой розы порхали бело-желтые бабочки.
Тишь да благодать. Классический пасторальный пейзаж, в который органично вписались бы молодой пастушок со свирелью и его румяная возлюбленная из соседнего села в расшитом воскресном сарафане.
Одетый в камуфляж и перемазанный защитной краской Рокотов, с автоматом, лежащим на сгибе правой руки, и с подсумком на поясе, был явно чужеродным телом, выбивающимся из идиллической
