– Без чая нельзя. У нас вить тожа десяток колодок пчел. Матушка пчеловодит, ну и я помогаю. Батюшка терпеть их не может – шибко опухает. Кровь-то у него отравлена самогонкою. Не дюжит. И курит к тому же.
Селестина покосилась на гостя. Ну, Ной! Не курит и не пьет, да еще с Дуней сравнил ее. И вышла в переднюю комнату за чайником.
Ной достал платок и вытер потное лицо и шею.
Пили густо настоенный байховый чай.
– Этакий чай был у нас в Гатчине, – вспомнил Ной.
– И я вам была так благодарна в то утро, – отозвалась Селестина Ивановна. – И каша у вас была вкусная – будто век такой не едала.
Ной кивнул:
– Завсегда так, когда человек живет впроголодь.
Слышно было, кто-то подъехал к избе и спешился. Селестина Ивановна встрепенулась.
– За мною, кажется.
– Да вить ночь на дворе?
– У нас не бывает ни ночи, ни дня, Ной Васильевич. – И лицо Селестины притемнилось.
Послышались чьи-то шаги в передней, открылась дверь и на пороге – человек в кожанке и кожаной фуражке, узколицый, глянул на Селестину и рыжеголового незнакомца, заметно удивился.
– Добрый вечер.
– Добрый вечер, Артем Иванович. Проходите, – пригласила Селестина Ивановна и представила гостя: – Познакомьтесь: хорунжий Ной Васильевич Лебедь, бывший председатель полкового комитета сводного Сибирского полка в Гатчине.
Ной поднялся.
Артем Иванович, крайне озадаченный, подал руку:
– Председатель УЧК, Таволожин.
– Здравия желаю, товарищ председатель.
Таволожин, конечно, не ждал встретить в гостях у своего заместителя казачьего хорунжего, на аресте которого он особенно настаивал. Увидел на столе бутылки с вином и в фужерах вино. Ну и ну! Как все это понимать? В каких же отношениях его заместительница с этим хорунжим?
А Селестина Ивановна как ни в чем не бывало:
– Я так и знала, что вы приедете. Ну, садитесь же. И не смотрите так на Ноя Васильевича и на меня. Тут ничего особенного нет. Я же говорила, что мы знакомые по Гатчине, и нам было не так-то легко сорвать заговор офицеров. Как я и предвидела, показания госпожи Юсковой насквозь лживые. Никаких переговоров с чехами Ной Васильевич, понятно, не вел в Самаре.
Председатель УЧК внимательно посмотрел на Ноя и Селестину, прошелся по комнате, взъерошивая густые волосы, и сдержанно проговорил:
– Я верю вам, товарищ Грива. Пусть будет так. Но госпожа Юскова настоятельно доказывала, что хорунжий Лебедь в Самаре был на переговорах с чехословацким командованием.
– Слышал, – кивнул Ной. – Для переговоров я не из фигур, должно. Кто тому поверит?! Только шалопутная Евдокея Елизаровна могла такое придумать.
Слушая простоватую речь хорунжего, Артем Иванович достал кисет, оторвал лоскуток бумаги, начал сворачивать цигарку.
– Не курите, Артем Иванович, а садитесь поужинать, – пригласила Селестина Ивановна и сказала еще, что Ной Васильевич был в Смольном и встречался с Лениным, когда разрешался вопрос демобилизации полка.
– Вот как! Но все-таки странно, что вы обошли уезд.
– Не обошел, – возразил Ной Васильевич. – Владимир Ильич поручил мне передать благодарность минусинским крестьянам и казачеству, которые добровольно сдавали хлебные излишки для голодающих губерний. Я эту благодарность передал товарищу Тарелкину.
– Тарелкину?
– Ему, как председателю Совета.
– Впервые слышу. Как же он никого из нас не информировал?
– Тарелкин, наверное, информировал, только не нас, – ввернула Селестина Ивановна. – И не просто так госпожа Юскова старалась скомпрометировать Ноя Васильевича своей клеветой. Я ее сразу поняла. Выпьете, Артем Иванович?
– С удовольствием. Только не красное. «Смирновка», кажется?
– А гость мой трезвенник. Непьющий и некурящий.
– Вот как! Офицеры, как я знаю, не обходили водочку и вина.
– Каждому дано жить по характеру и нраву.
– Вот потому и опухоль у вас прошла сразу.
– Какая опухоль?
