пусть откроют домашние сейфы, шкатулки. Денег! Денег! За нами не пропадет. Денег, денег!..
Полковник Розанов занял под штаб несуществующего казачьего полка дом на Благовещенской, приказал всем красноярским урядникам и казакам мчаться в станицы Есаулово, Атаманово и не возвращаться без казаков. Казаков, казаков! И добровольцев в армию. Как можно больше добровольцев!
Губернский комиссар Каргаполов под управление захватил два дома: для отделов – двухэтажный каменный дом, а через улицу – под собственную резиденцию деревянный особняк. У него, у комиссара, уйма дел! «Мясо будет – была бы мясорубка». И Каргаполов усердно налаживал свою мясорубку, чтоб не опоздать: не сегодня-завтра в тюрьме окажутся большевики и видные совдеповцы из уездов и волостей. Где все это добро обрабатывать? Офицеров! Офицеров! И надежных чиновников – следователей! Надежных, главное. Надо кого-то послать в уезды, чтобы и там установить свои мясорубки – комиссариаты и уездные отделы – милицию, подобрать управляющих уездов, а чтоб не затесались на ответственные посты бывшие совдеповцы и, упаси бог, большевики, кто-то должен поехать на места. Офицеров! Офицеров! И денег, денег! Без денег никуда не уедешь.
VII
А в тюрьме – охи и вздохи, и допросы, допросы! Офицеры разместились в трех корпусах в коридорах за столами и вели сортировку военнопленных: где родился? Какое имел хозяйство? Семейное положение? Какой черт гнал тебя в Красную гвардию, олух царя небесного! Кем мобилизован? Сколько расстрелял патронов в чехов и патриотов? Согласен ли служить верою и правдою в освободительной армии, чтобы искупить тяжкий грех перед народом и правительством? Или тебе лучше через военно-полевой суд отправиться на тот свет? Жить хочешь?! Подписывайся, собака, да помни: шаг влево, шаг вправо – пуля в лоб! Следующий!.. Следующий!..
Неутомимый капитан Ухоздвигов в парадном мундире с орденом Почетного легиона, застегнутый на все пуговицы, в начищенных до блеска сапогах, носился от одного стола к другому, из корпуса в корпус, поторапливая офицеров: быстрее, быстрее!
Отобранных в полк собирали в камере первого корпуса, еще раз просматривали, назначая из разношерстной среды временных командиров из бывших солдат, унтер-офицеров и фельдфебелей; и здесь тот же вопль – офицеров, офицеров! А где их взять? Из рукавов собственного мундира не вытряхнешь!
Начальник тюрьмы Григорий Фейфер, сухонький, черноголовый, горбоносый, бывший адвокат, набрал из отобранных в стрелковый полк временных надзирателей да просеял старых, совдеповских, устанавливал режим для камер, карцеров, корпусов и организовал работу котлов на кухне, чтобы накормить проголодавшихся военнопленных; у него, у Фейфера, работы было по горло. Но главное свершилось – тюрьма жила; матерь-укротительница мятежного духа и свободы пережевывала узников в каменных двухаршинной толщины стенах, и начальник ее, Фейфер, заняв место за массивным столом в кабинете, работал.
Ухоздвигов, присев отдохнуть на жесткий, вытертый диван, будто упал в яму.
– Голова трещит, – пожаловался капитан, протирая кулаками глаза, чтобы разогнать сон.
Фейфер снова углубился в сочинение реляции начальству о состоянии принятой им тюрьмы и о мерах по ее улучшению – нужен был ремонт; в карцерах обваливались от сырости своды; кухня не приспособлена для кормления полутора тысяч заключенных – надо расширить, а на какие средства? Где взять строительный материал – кирпич, цемент, известку, железо.
Зазвенел телефон. Фейфер поднял трубку. Полковник Ляпунов просил позвать к телефону капитана Ухоздвигова.
– У меня капитан, Борис Геннадьевич. Пожалуйста.
Ляпунов сообщил Ухоздвигову: через два часа прибывают в Красноярск эшелоны с чехословацкими войсками из Ачинска и личный поезд ставки командующего Гайды со свитою. Ляпунов спрашивает: кого, по его мнению, пригласить на встречу Гайды? Духовой оркестр? Каких офицеров? Именитых граждан города с хлебом-солью, или ударить в набат, чтоб к вокзалу сошелся народ?
– Ни фанфар, ни бутафории, Борис Геннадьевич. Или вы забыли телеграмму Гайды? Он спешит освободить Красноярск – пусть так и будет. А на вокзале должны его встретить те, кто подписывал телеграмму. Если имеете ключи от города – преподнесите.
– Нету ключей таких, Кирилл Иннокентьевич, – басил Ляпунов. – А вот поступила телеграмма от Гришина-Алмазова с указанием на недопустимость наших действий, расцененных им как анархизм. Это просто возмутительно!
– Не будем возмущаться,, Борис Геннадьевич. «Освободителей» не надо обижать и задирать.
– Вы ведь знакомы с капитаном Гайдой?
– Знаком. Но это не столь важно. Хорошо, я буду к десяти на вокзале. Сортировка идет к концу. Отобрано в полк семьсот пятьдесят солдат и пуд бумаги исписано.
– Только семьсот? – удивился Ляпунов.
– Среди военнопленных было триста семьдесят женщин – не брать же их в полк. Еще не тронуты товарищи интернационалисты – займемся днями. У нас еще имеются в городе казармы с военнопленными итальянцами, австрийцами, мадьярами; и части поляков. Из них, думаю, если одобрит Гайда, создадим интернациональный полк. Но этот вопрос надо согласовать на высшем уровне нашего Правительства с ЧСНС.
– Понятно, Кирилл Иннокентьевич. За вами подослать машину?
– Нет, не надо.
Ухоздвигов положил трубку. Фейфер заискивающе поинтересовался:
– Что-то случилось у полковников с Гайдой?
– Пусть вас не беспокоит Гайда, – отмахнулся капитан и ушел из кабинета. Отыскал во втором корпусе своего заместителя штабс-капитана князя Хвостова, поручил собрать бумаги опросов и доставить в отдел.
– Как себя чувствуете, друг мой Горацио? – спросил штабс-капитана.
