действовать; единственное, о чем заботится каждый старик: как бы подольше прожить. Капитан Ухоздвигов согласен с Гайдой;. старики затащат белое движение в болотную старческую хлябь.
– Болото! болото! – энергично подхватил Гайда, полнокровный сангвиник, русоволосый, как и Ухоздвигов, чисто выбритый, с глубоко запавшими светлыми глазами, точно осколками бутылочного стекла, он не мог усидеть на одном месте – энергия распирала его по всем швам. – Молодость – сила, великая сила, Кирилла. Я тебя великолепно, преотлично понимаю. Колоссальный энергия в молодости. Мы будем устанавливать в Чехословакии правительство молодых. Надо действовать, решать, двигать. Сонный сплин пусть останется для старого тряпья в старых халатах. Не так ли, Кирилл? – И Гайда, развивая мысль о молодых правительствах, сказал про красную совдепию Ленина, где основные силы – молодежь. И самому Ленину, как знает Гайда, всего сорок восемь лет. Это кипучий возраст! После шестидесяти лет надо убирать стареющих людей в правительствах во второй и третий эшелоны – поближе к могиле, чтобы они не замораживали всеобщее движение прогресса. Старики действуют Гайде на нервы, усыпляют, парализуют движение и мысль, и потому он всех стариков убрал с командирских должностей. Все его командиры эшелонов и соединений не старше тридцати лет. Никак не старше.
Капитан Ухоздвигов должен быть с ним, с Гайдой; они ровесники. Гайде тридцать лет!
– Мне тридцать один, – напомнил Ухоздвигов.
– Самый раз, Кирилл! Самый раз! – подхватил Гайда. – Что тебе делать среди лысых полковников? Они теряют память, грызутся за высокие должности, им бы только жрать, спать и долго жить. К чему им долго жить? Их, стариков, надо расстреливать. Без лишних разговоров – в расход всех. В обществе достаточно молодых сил, Кирилл. Достаточно!
– Когда-то и мы будем стариками, Гайда!
– Ми? Никогда! – подскочил Гайда. – Никогда! Ми можем погибнуть в боях, но ми не будем старыми помойками, развратными плевательницами для молодых. Фу, фу! Это ошинь дурно чувствовать себя – плевательницей для молодых.
Кирилла Ухоздвигова поражал этот энергичный, не знающий ни усталости, ни покоя капитан санитарной службы Гайда. Он будет, конечно, генералом, и своих старых генералов стопчет, разотрет в пух-прах.
– Ты выполнишь мою маленькую акцию, капитан? Я ошинь прошу!
– Выполню, капитан, – твердо ответил Ухоздвигов. – Это у меня займет полтора-два месяца.
– Великолепно! Ты выедешь завтра?
– Девятого или десятого июня.
– Ты живешь старый царский стиль? О, капитан! Даже у Ленина сейчас новый стиль!
– Двадцать второго.
– Великолепно! Завтра ты получишь десять тысяч, особо важные документы ЧСНС, чтобы действовать наверняка, и дорогие подарки для дам. О, чрезвычайно важно – дамы! Княгиня Тимирева должна работать на нас. Она красива, молода, никак не для набитый дурак Гришина-Алмазова. Ты будешь Омск, Самара, а потом освободим Уфу, Екатеринбург. Мы должны повернуть мельница на себя, чтобы перемолоть старые плевательницы! У меня впереди Иркутск, байкальская железная дорога и там много тоннелей. Есть данные разведки: десять тысяч красных двигаются по Забайкалью, там еще дурак – атаман Семенов. Красные захватили пароходы на Байкале, но вот карта, капитан: куда они могут уплыть? Даже в Монголию не могут уплыть.
– Никуда! Поплавают по Байкалу, и выйдут где-то на берег.
– Всех, всех! Под пулеметы, минометы, под мои броневики и мощную артиллерию! Всех, всех, всех! – разошелся Гайда, топчась по купе – он не мог сидеть на одном месте, считая это опасным для его возраста; иначе постареешь раньше пятидесяти лет и придется отступать в тыл политических и государственных дел и стать «развратной плевательницей» для молодых.
Планы Гайды были обширными, ошеломляющими, и Ухоздвигов встревожился. Гайда – опасный капитан! Чрезвычайно опасный и жесточайший каратель!..
– В Чита я должен встретиться с нашими эшелонами, – четырнадцать тысяч легионеров! – гремел Гайда. – О великая сила! Они идут навстречу моим войскам из Владивостока. Скажи, Кирилла, разве не великолепный был мой план? О! Это я настоял на нашем ЧСНС растянуть эшелоны по всей великой Транссибирской дороге, чтобы нанести мощный удар разрозненным силам красных.
Прожекты, прожекты, авантюры и надежды, надежды!..
Ляпунов был против отъезда головастого капитана из губернии на такой срок – столько чрезвычайных и сложных вопросов, но одно слово Гайды, и он поспешно согласился: если надо, значит, надо.
До отъезда из Красноярска Ухоздвигов взялся разобраться со всеми арестованными офицерами – Гайда назначил его председателем следственной комиссии, хотя сам Ухоздвигов заранее решил: никакого следствия не будет.
На другой день, после бражного дня и ночи с Гайдой, Ухоздвигов занялся арестованными; все они сидели в камерах смертников, для острастки, авось, сразу поумнеют и не станут заниматься заговорами и нести друг на друга «пакеты».
Каргаполов встретил Кирилла Ухоздвигова таким потоком самоуничижения, что Ухоздвигову тошно было смотреть на него: знал, что врет, подлец, выкручивается! Сморкаясь себе в ладони, бывалый шпик охранки каялся: если ему оставят жизнь, он, согласен служить солдатом, только бы жизнь, жизнь!
– Прекратите ломать комедию, – брезгливо сказал Ухоздвигов. – Жизнь ради жизни, Сергей Сергеевич, противная штука! Надо же ради чего-то жить! Ну, хотя бы ради жены – у вас хорошая жена и сын еще! А вы помните только себя! Впрочем, я, как председатель комиссии, буду просить оставить вам жизнь и должность губернского комиссара.
Сергей Сергеевич божился, что он не пощадит живота своего, только бы выловить большевиков всех до единого и, понятно, почитать будет Кирилла Иннокентьевича за своего спасителя и никогда не подведет его. И кается, кается, что когда-то усомнился в его способностях…
Полковник Шильников не винился: он остается при своем мнении: России нужен монарх, как воздух, как хлеб насущный!
