Егорша хотел надеть папаху на голову Ноя, но тот велел положить ее на грудь Селестины.
Она еще тело! Обмоют и положат на лавку – покойницей будет, опустят гроб в могилу и закопают – прахом станет, а для Ноя – вечно живым, дорогим товарищем! Сестрою, которую не уберег!..
– Эко краснющее подымается солнце, – сказал Егорша. – К перемене погоды, кажись. Подморозит опосля масленицы.
Ной тоже видел всплывший над горою за Белой Еланью кроваво-красный лик солнца и подумал, если бы это было возможно, он так и понес бы Селестину крутой дорогою на небо, чтоб запамятовать про дела земные, кровавые, с едкой гарью пожарищ и людских слез.
– Одиннадцать беляков живыми взяли, – вдруг сообщил Егорша, приноравливаясь к размашистым шагам Ноя. – Пятеро нижнеудинских унтер-офицеров Шильникова, остальные казаки. Один среди казаков – старший урядник, тяжело порубанный шашкою – по бедру и ляжке – до костей, должно – помер. А при памяти был, когда натолкнулся на него Иван Гончаров на Приисковой улице. Про тебя спрашивал…
Ной не уяснил: к чему Егорша сказал про старшего урядника?
– И што он, тот старший урядник?
– Дак помер.
У Ноя застряли в голове слова Егорши: «Про тебя спрашивал…» Да ведь Дуня обмолвилась, что батюшка Лебедь был в сотне Мамалыгина: «Тяжело порубанный шашкою – по бедру и ляжке – до костей…» О, господи! Ной с Головней рубили дружинников и казаков на Приисковой улице! Да разве мог бы Головня рубануть «по бедру и ляжке?!» Он и шашку-то непутево держит – левша же!
XI
Вскидывалось пламя на месте дома братьев Потылицыных; сруб рухнул, но огонь со свистом рвался из обвалившихся бревен. Рядом домов не было – беспаловский сгорел и еще один, никто из мужиков не тушил огонь – пускай сгорит дотла казачье гнездовье.
В улице возле бывшего дома ревкома – густо толпились мужики, на крыльце возвышался кряжистый, светлоголовый Иван Перевалов в коротком полушубке, при шашке и револьвере, что-то ораторствовал, махая ушастою шапкою в правой руке.
– Вишь, митингует Иван! – кивнул Егорша.
Иван Перевалов увидел Ноя с Селестиной на руках, сбежал с крыльца:
– Ранена? – спросил.
– Убита! – ответил Егорша.
– Што-о-о?! – вытаращил глаза Иван, глянул в лицо Селестины.
Ной с Егоршей и Маремьяной пошли дальше, толпа разваливалась перед ними на две половины.
…Рыжебородый старик был еще жив, когда увидел его Иван Гончаров. Ворочаясь в снегу возле чьей-то изгороди, хватаясь рукою за жердины, старик спросил: что за банда налетела на них? Не Ноя ли Лебедя?
– А вам не все равно? – спросил Гончаров, собираясь пристрелить старика.
– Ежли не Ноя Лебедя – убивай, бандюга, штоб не мучиться. Я вас тоже немало спровадил на тот свет! Стреляй! Стреляй! Да ежли встретите где Ноя Лебедя, скажите ему мое остатное слово: проклинаю я его! Слышь, мол, отец проклинает паскудного выродка! Прости мя господи!
Гончаров кликнул Аркадия Зыряна, чтоб помог унести старика в ревком, шепнул на ухо:
– Отец Ноя Васильевича. Да никому ни слова!
Старика занесли в большую комнату. И тут после перевязки старый Лебедь тихо отошел без мира в душе.
Вскоре Ной пришел в ограду ревкома, поглядел на сложенные возле заплота трупы убитых, узнавая на некоторых свою «тяжелую руку»; Гончаров и Аркадий Зырян с партизанами поглядывали на командира со стороны.
– Все тут лежат? – спросил Ной,
– Один еще в ревкоме – вот его документы, – ответил Гончаров; Аркадий пошел из ограды в улицу, а за ним и все остальные; Гончаров подал командиру документы.
Ной взял документы… Старший урядник Василий Васильевич Аленин-Лебедь, уроженец станицы Качалинской Войска Донского, атаман станицы Таштып – Енисейского войска, 1858 года рождения…
По крыльцу из ограды прошел в большую комнату и тут увидел возле двери у стены тело, накрытое попоною. Отвернув край попоны, посмотрел в мертвое лицо,
– Отец!..
Склонив обнаженную голову, Ной стоял на коленях перед прахом отца, покачиваясь с боку на бок, и даже не осенив себя крестом. Покойная Селестина как-то сказала ему: «Ты, кажется, разучился молиться?!» Ной много раз думал о том. Перемена в нем произошла нежданная, резкая, как будто он диким горным архаром перепрыгнул с одной горы на другую, и еще не уяснил, где он теперь находится!..
XIII
А гвозди вбивали и вбивали в гробы…
Настал длинный-длинный день для Ноя. Он сидел под навесом в надворье Вавилова, навалившись грудью на эфес шашки, втянув голову в плечи, будто Егорша с Аркадием Зыряном и еще двумя мужиками в четыре молотка вбивали железные гвозди не в два сосновых гроба, а прямо ему в сердце.
Два сосновых гроба…
