Паша на костылях ринулась в ординаторскую. Зина осталась с Ваней.
Малявин сидел за столом один. Паша молча села напротив, рукой смахнула папки на пол, положила костыли на стол, сняла телефонную трубку.
— Гражданочка, вы что себе.
— Я вам не гражданочка, а военфельдшер второго ранга! Да, девушка, мне трест совхозов, директора! Да, здравствуйте. это снова я, Марчукова! Здесь, в инфекционной больнице, два месяца гноят вашего директора совхоза «Комсомолец», от него остались кожа и кости. Да! я на костылях сюда приехала. Ещё неделя, и он умрёт! У него туберкулёз! Хорошо, спасибо! Если можно, я отвезу его на вашей машине, большое вам спасибо!
Паша треснула трубкой по аппарату так, что он жалобно звякнул.
— А теперь — как на духу! Фтизиатр консультировал моего мужа? — повернулась Паша к Малявину и увидела, как он спрятал свои пальцы под стол.
— А зачем? У него обнаружили брюшной тиф.
— Да я убью тебя, алкаш несчастный! — Паша схватилась за костыль, и Малявин втянул голову в плечи. Вошла сестра, увидев на полу разбросанные папки, попятилась к двери.
— Даю тебе десять минут! Тёплую одежду мужу, двух санитаров, и сам поедешь с нами в обкомовскую спецполиклинику. Машина ждёт внизу! Если вздумаешь увильнуть, мой брат за тобой приедет, фронтовик, тогда тебе — амба!
Паша направилась в палату.
— Слушайте, Ваня, Зина! Сейчас едем в обкомовскую больницу! Ну что за молодец этот Набатов! Сказал: везите срочно, я сам договорюсь! Есть ещё настоящие люди, а этого Малявку — я прибью! Зинуля, мы все вместе не поместимся. Ты, наверное, домой, а я с Ваней — в больницу!
В спецполиклинике принял фтизиатр Данилов — сразу распорядился: «На рентген!» Санитары завели Ваню в рентгенкабинет — сам он на ногах не стоял. Ренгенолог пытался остановить рвавшуюся следом Пашу:
— Куда вы, девушка! Здесь посторонним нельзя!
— Я — не посторонняя! Я жена человека, которого за два месяца чуть не угробили!
Вмешался врач Данилов, мужчина лет сорока, подтянутый, с усталыми и, как показалось Паше, добрыми глазами:
— Ничего! Дайте ей халатик! Посидите здесь, сейчас мы посмотрим. — Данилов зашёл за ширму. Аппарат загудел, спустя минуты Данилов вышел, снял с лица марлевую повязку:
— Если вы врач, долго объяснять не надо: две каверны в правом лёгком. Открытая форма туберкулёза. Сейчас мы положим его в отдельную палату, я вызову для консультации лёгочника- хирурга.
Они вышли в коридор. Малявин, как ни странно, ещё находился здесь, он сидел за столом в коридоре и сосредоточенно копался в папке с историей болезни Марчукова.
— Вот этот заведующий отделением, врач-инфекционист, продержал у себя два месяца моего мужа с открытой формой!.. — Паша указала рукой на Малявина. Тот поднял вверх бегающие глаза, засуетился. — Вы не догадываетесь, зачем я вас сюда привезла? — спосила она у Малявина, и тот поднялся со стула.
Паша сделала к нему несколько шагов, перехватила правой рукой один костыль и, опираясь на другой, со всего маху опустила своё оружие на его голову. Малявин согнулся, прикрываясь рукой: второй удар пришёлся по спине. Паша закричала: «Убью, падлюка! Вот такой же алкаш, как ты, задавил мою маму, и другой такой же — изуродовал мне ногу!» Паша собиралась нанести третий удар, но потеряла равновесие — её подхватил на руки Данилов.
— Успокойтесь! Ну же! Он своё получит! Но, честно говоря, я бы тоже убил такого! — Данилов продолжал держать Пашу, пока Малявин не юркнул за дверь.
В этот же день в клинику приехал вернувшийся из командировки Мильман вместе с уже знакомой Паше Игнатовской. Она осмотрела ещё раз Ваню, взглянула на его снимки, посовещалась с вызванным хирургом, после чего обратилась к Паше:
— Мне сказали, что вы врач.
— Я военфельдшер, — уточнила Паша, — училась в институте, врачом помешала стать война.
— Это ничего не меняет. Вы всё поймёте. В таких случаях делают пневмоторакс. Вводят воздух в подреберье, под диафрагму, чтоб поддавить лёгкое. С этим опоздали. Хирург предлагает забрать его в институт переливания крови, там проведут несложную операцию: сделают разрез, извлекут нерв — нервус-френикус — введут в него спирт, этим самым парализуют нерв, который поднимает диафрагму, сдавливая лёгкое, — бактерии лишаются кислородной среды и погибают. Это первый этап. Далее — лечение стрептомицином, который есть только в Москве и выделяется только по специальным разрешениям минздрава.
Давид Ильич и Лёня снова погрузили Ваню на носилки, повезли в институт переливания крови. У него была высокая температура, он стал в бреду звать Пашу, но она уже уехала в свою больницу — выписываться.
… В снежном, холодном декабре сорок седьмого года началось Пашино «хождение на костылях» по кабинетам. Само по себе это было для неё мучительно: молодая женщина — на костылях!
Но вскоре она стала понимать своё преимущество и волшебную силу костылей. Многое значило и «участник войны», а фронтовик на костылях, да ещё с полным обаяния, молодым лицом, с синими глазами, орошёнными слезой, — имел просто «бронебойные» возможности в этих, порой недоступных, непробиваемых кабинетах — «ДОТах».
Незаметно для себя Паша становилась артисткой, и всю силу своей живой натуры она направляла на единственную цель: здоровье Вани!
Первый «ДОТ» оказался самым лёгким. Это был кабинет директора треста совхозов Набатова. Живой, обаятельный человек и — настоящий мужчина, он решил всё в считанные минуты. Видно, подобное оставляет после себя подобное. Ярыгин, уходя в обком, оставил после себя директора, внимательного к людям, и тоже — фронтовика.
Набатов поразил Пашу уже одним тем, что на её звонок по телефону из больницы ответил мгновенным положительным решением, теперь была её очередь: она сразила обладателя кабинета своей семейной трагедией, своими костылями, своей готовностью ходить в таком виде, борясь за своего мужчину.
Итак, она выходила из кабинета на костылях с бумагами, которые ей сделали в течение десяти минут. Это было ходатайство Треста совхозов Воронежской области в минздрав о выделении средств на стрептомицин. Вторая бумага, более обширная и серьёзная, адресовалась Министерству совхозов в Москве и была написана на имя министра.
В ней излагалась просьба о содействии в лечении передовика и лауреата награды «За трудовую доблесть», директора передового совхоза области Марчукова И.П. и о «выделении человеческого и транспортного ресурса» в помощь предъявителю этой бумаги, участнику войны Марчуковой Прасковье Ивановне, жене директора.
Паша села в поезд до Москвы с этими бумагами, с костылями, с чемоданчиком с продуктами и с частью пятитысячной премии, которую Ваня получил за урожай. Возможно, придётся оплачивать стрептомицин, и она, уточнив его стоимость, взяла ровно столько, сколько может понадобиться, добавив ещё на расходы по проживанию. Ещё она везла адрес и телефон родственницы, работницы совхоза, проживающей в Москве, а также телефон Раисы, с которой работала в «Тимирязевке» в сорок третьем. От неё не было никаких вестей, а так хотелось взглянуть на Раечку, которая, поди, обзавелась семейством.
Ваню после операции, как сказали врачи, не было смысла держать в больнице — ему нужно было усиленное питание. Уже на следующий день у него упала температура, и он попросил еды. Зина взяла отпуск, вместе с Лёней они перевезли его к Мильманам — Давид Ильич настоял на этом. Неслыханно! Эта семья забирала к себе человека с открытой формой туберкулёза! Паша до сих пор не могла этому поверить, но Мильман сказал: «Мы освобождаем ему комнату. Алик поживёт с Ниночкой у моих приятелей, а со мной ничего не случится — я здесь только ночую».
Пятнадцатого декабря, в снежную метель, Паша отправилась в Москву, а тридцать первого — вернулась, когда шёл проливной дождь. Она вышла из такси со своими костылями и увидела толпу у маленького магазинчика. Продавали белую муку, по два пакета в одни руки. Паша встала в очередь — белая
