втроём. Но вот после выпускных экзаменов Светлана пропала, а на её вопрос, куда Светлана будет поступать, сын раздражённо ответил: «А не всё ли равно, мама?»
Было в этой девочке что-то светлое, лёгкое, в её глазах и милом личике крылось непритворное удивление всему, что её волновало, она, видимо легко со всеми сходилась, легко дарила дружбу двум друзьям, танцевала с ними, развлекалась. А потом неожиданно вышла замуж и исчезла с горизонта. Приехал лётчик и забрал нашу Свету, ставшую привычной спутницей сына. «Первая рана на сердце! — думала Паша. — Но не последняя.»
Они с Иваном не стали отговаривать от выбранного института.
— Ты теперь мужчина, с аттестатом зрелости и хорошими знаниями! Дерзай! — сказал ему отец, а мать потихоньку стала собирать сына в дорогу. Она решила ехать с ним, чтобы всё увидеть своими глазами.
Тут неожиданно явился брат Володя: вальяжный, в добротном костюме — новоиспечённый председатель колхоза — тридцатитысячник, вылез из газика перед домом. Как всегда, с подарками, с водкой. Борьке привёз серые брюки-клёш, сестре — платье.
Год назад Володя приезжал в Давыдовский райисполком по делам и увидел там красавицу Лиду, работавшую землеустроителем. Это была одна из тех женщин, которые при тонкой талии имеют пышную грудь, дивные карие глаза и настолько яркую внешность, что мужчины перед ними робеют, к тому же у неё был командный голос. Володя зачастил с визитами в комнату, где работала Лида. В следующее появление в Давыдовке он пришёл из райисполкома к Марчуковым и заявил:
— Паша, я один отсюда не уеду! Накрывай на стол, она вечером придёт к нам в гости!
— Да кто придёт, ты сказать можешь?
— Лида придёт!
— Ах, Лида! Так бы прямо и сказал! Я всё смотрю на неё и думаю: да что у нас, мужики перевелись?
Уже через день он увёз Лиду в своё Белогорье, и там они сыграли свадьбу. В этом году летом у них родился первенец — Серёжа. И теперь счастливый отец предлагал «обмыть» рождение сына, окончание Борькой школы и его будущее удачное поступление в институт. Сам фронтовик и орденоносец закончил в пятьдесят третьем Воронежский зооветеринарный институт и в числе тридцати тысяч подготовленных кадров — руководителей, так необходимых селу, был направлен в Белогорье. Борька во все глаза разглядывал своего дядьку, чем-то изменившегося с той поры, каким он знал его в «Комсомольце».
— А что, Борька, знаешь, какой самый любимый предмет был у меня в институте? Биология! Перед этой наукой, брат ты мой, будущее! Вот посмотришь. а ты не забыл, как я тебя плавать учил? Вот она — биология: ты сразу поплыл!
Как тут забудешь! Он вывез на лодке Борьку на середину совхозного пруда в «Комсомольце» и выбросил его в воду.
Володя сам разливал водку по рюмкам, но Иван отказался:
— За меня Паша, наша фронтовичка, выпьет с тобой рюмку, а я — вот это, — и он показал на бутылку кагора.
— За сына моего, Серёжу! Я так назвал его в честь Есенина. Ей-богу, если бы я не был ветеринаром, то стал бы поэтом!
Володя хорошо выпил, проспался и уехал с хорошим настроением: его колхоз вышел в передовики, и Киселёв чувствовал себя здесь, на фронте сельхозработ, победителем. Иван знал, какими методами управляет Володя. Тот сам про себя говорил: я любого «языка» возьму, любому, если надо, руки выкручу! «Выкручивание рук» у него всегда сопровождалось отборной матерщиной. Колхозники его боялись.
Паша съездила с сыном в Николаев и вернулась, не дожидаясь конца экзаменов. Николаев оставил в памяти духоту, горячий ветер с пылью, ощущение провинции, хотя бы по сравнению с Воронежем. Вскоре пришло письмо: «Папа, мама — я поступил!!!» — именно так, с тремя восклицательными знаками.
Паша уже забыла, когда Борьку приняли в комсомол, а на следующий год, пятьдесят пятый, Саньку приняли в пионеры. И в этот третий, последний год жизни в Давыдовке, произошло третье несчастье с мальчиком, на шее которого красовался красный галстук. Санька перевязывал галстук после школы на другую рубашку, чтобы бегать с ним на улице. Этот красный платочек, может, и стал виной несчастья, да и вся трагическая история вдруг неожиданно приобрела значение подвига.
Саньку принесли домой взрослые мужики с рваной проникающей раной под мышкой, из которой сочилась кровь и шли какие-то пузыри. В этот погожий сентябрьский денёк все были дома. Паша немало видела в своей жизни ран и не теряла при этом самообладания, но это был её сын, и она запаниковала. На этот раз она не кричала и не плакала, но побледнела, отозвала Ивана в другую комнату:
— Ваня! У него пробито лёгкое! Ты видел пузырьки воздуха? Надо срочно везти в больницу!
В больнице нашли только проникающее ранение в мягкие ткани, рану обработали и зашили.
Врач, накладывающий швы, спросил:
— Ну что, герой, в каком сражении получил рану?
— Корова. — признался Санька, — пошла к маленьким сёстрам близняшкам, а я стал её отгонять.
На самом деле всё было не так. Мать четырёхлетних сестёр оставила девочек под Санькиным присмотром, а сама зашла на несколько минут в правление. Санька от скуки решил подойти к приблудной корове, объедавшей листья с кустов в палисаднике, и потрогать её морду, как он это делал когда-то со спокойной Модисткой. Алый галстук, как всегда, был повязан на его рубашке. В мгновенье ока он оказался на рогах, точнее, на одном роге, потому что его тельце было гораздо уже рогов коровы. Животное отшвырнуло Саньку, и он не почувствовал боли, но почувствовал слабость во всём теле. Подбежали два мужика, палками прогнали беглянку.
Версия о том, что он отгонял корову от близняшек, пришла ему на ум, когда он вспомнил о маме и о том, что будет дома и как ему теперь влетит от отца, хотя тот брал ремень в руки в редких случаях, и то для острастки.
Но версия пошла гулять, и вскоре в «Пионерской газете» появилась статья, в которой рассказывалось о том, как «пионер Саша Марчуков спас девочек- близняшек от разбушевавшегося животного и пострадал сам».
Отец принёс эту газету домой и сказал, улыбаясь: «Ну, что, тореодор? Теперь ты понял, что коровы разные бывают? Это тебе не наша Модистка! А по- настоящему бы твой героизм проявился, если бы ты вовсе к ней не подходил!»
Это был последний случай, переполнивший Пашино терпение. Ночью, прежде чем уснуть, Паша разговаривала с Иваном:
— Не нравится мне здесь! Школа далеко, лес — рядом. Разве могу я углядеть? В следующий раз притащит гранату или в лесу подорвётся. Месяц назад мальчишку без ноги увезли в больницу. Давай, Ваня, уедем отсюда!
Иван и сам подумывал об этом. Все его начинания здесь не имели поддержки. Директор работал по принципу «не высовывайся»! Когда Марчуков предложил ему создать лабораторию по селекции зерновых, он посмотрел на него, как на больного:
— Иван Петрович! Ваша задача: глубина вспашки, качественная подготовка к посеву, посевная!
Он так и не нашёл общего языка с директором, считавшим, что агроном вникает в вопросы, не касающиеся его.
Позвонил Евсигнеев, предложил должность директора МТС в Аннинском районе: «Ваня! Хозяйство, прямо скажу, не процветающее! Но ты же любишь поднимать такие. Здесь ты хозяин, причём я во всех отношениях поддержу».
Решение было принято, и в октябре перед крыльцом квартиры Марчуковых стояли «газик» и грузовая машина.
Пока рабочие возились с мебелью в квартире, Санька лазил под порожек крыльца и доставал из своего тайника то, что не видел отец и что он, конечно же, не разрешил бы перевозить с собой. Ржавую винтовку со штыком он быстро перетащил к машине и засунул её между кабиной и кузовом. Немецкий ручной пулемёт с ножками, круглым охлаждающим кожухом с дырками и выходящим отверстием рюмочкой они перетащили вдвоём с Митяем — лёг туда же, на винтовку. Ещё два автомата «Шмайсер» и пробитую пулей немецкую каску они успели засунуть в тот момент, когда на крыльце появился водитель.
