– Зови меня просто дядей Мишей. – (Анисья вздрогнула). – Ну, а что нового в Белой Елани?
Анисья не знала что сказать, и совершенно случайно выпалила, что ее мать как будто вышла замуж за Филимона Боровикова.
Дядя Миша ничуть не удивился и не огорчился:
– За Филимона? Вот как! Разошелся со старухой?
– Она… повесилась.
На этот раз дядя Миша даже замедлил шаг:
– Повесилась? Удивительно! Она же из старообрядок-тополевцев, а, как мне известно, у старообрядцев насильственная смерть – тяжкий грех. Прямая дорога в ад. Как же это случилось?
– Мама писала, что сын Филимонихи, Демид, нашел у матери золото и сдал государству.
– О-о! – протрубил дядя Миша. – Это уже причина! Когда подошли к шумному перекрестку, дядя Миша пригласил Анисью в ресторан «Енисей» – в тот же!.. – отметить хорошим обедом их встречу. Анисья не хотела идти в ресторан, отговаривалась, но дядя Миша так цепко держал ее за локоть, что Анисье пришлось уступить. Все равно он ее не выпустит из рук.
«Теперь я погибла! Погибла, погибла!» – твердила Анисья про себя, а дядя Миша снял с нее пальто, пуховую шаль, отыскал столик в тени от света большой люстры с хрустальными подвесками, подальше от шумного оркестра.
Теперь они были вдвоем…
Он очень переменился, «дядя Миша». Человек, которого Анисья даже про себя не могла назвать настоящим именем.
Одет просто – в черный шевиотовый пиджак, видна клетчатая рубаха без галстука, но лицо – другого такого не встретишь, наверное, во всем городе на Енисее! Оно было особенным: заостренное, как лезвие бритвы, энергичное, изрезанное глубокими морщинами. У дяди Миши появились залысины, и на темени серебрились реденькие волосы. Запомнились руки – нетерпеливые, нервные, цепкие, жилистые. Дядя Миша никак не мог их удержать на одном месте. То клал на скатерть ладонями вниз, то передвигал фужеры и узорные рюмки, то потирал ладонь о ладонь, похрустывая пальцами. И только глаза – глубоко запавшие, какие-то бесцветные, под такими же тонкими бесцветными бровями, смотрели на Анисью безжалостно и страшно: они копались в ее душе, в ее сердце, иглами покалывали напряженные нервы.
– Как поживает Крушинин в Сухонакове?
– Охотник? Тот, что отбыл срок за поджог тайги?
– Ну, я не знаю, за что ему тогда приварили. Меня интересует, чем он теперь занимается?
– Известно чем. Браконьерничает.
– А! – Дядя Миша тонко усмехнулся. Говорил он до того тихо, что Анисье все время приходилось нагибать голову. Со стороны глянуть – не иначе как старик затеял интрижку с бывалой девчонкой.
– Ну, а Потылицын как? Андрей Северьяныч?
– Какой Потылицын?
– Пчеловод. Он же там заведует Жулдетской пасекой.
Нет, Анисья не встречалась с Потылицыным.
– Мургашку-хакаса видела?
– Лесообъездчик? Он напару с Филимоном работает.
– Понятно! Боровик любит загребать жар чужими руками.
Официантка – круглая, как бочонок, – собрала на стол. Дядя Миша наполнил одну рюмку мадерой, а другую – водкой:
– За твои успехи, Анисья. И за счастье.
У Анисьи сдавило под ложечкой: какие тут успехи! Какое может быть счастье!
– Санюха Вавилов медвежатничает?
– Он всегда в тайге. Как бирюк.
– Так сложилась у него жизнь. Был веселым парнем. Братья его доконали. Это же космачи!
Анисья попробовала бульон с гренками, но не осилила и десяти ложек.
– Выпьем для аппетита, – предложил дядя Миша. – Без аппетита жить нельзя на белом свете.
Пришлось выпить. Приятная золотистая и вкусная мадера обожгла Анисью до кончиков пальцев.
Дядя Миша что-то вспомнил и пристально глянул Анисье в глаза. До нутра прохватил:
– А ведь у Филимона Боровикова, как я помню, сын погиб в начале войны. Разве у него еще был сын?
– Нет, тот самый. В леспромхозе до войны работал. Вернулся из плена.
– Ах вот как!
И, секунду помолчав:
– Как же он раскрыл материнскую заначку?
– Не знаю, – Анисья не хотела говорить про Демида.
