V
Аксинья Романовна вышла в ограду и дотемна провозилась у пчел, то расширяя летки, то сужая, то смотрела, не лезут ли прилетные воровки-осы. Тут и встретилась с вевесткой Мызниковых. Потом подошли сестры: Марья Романовна и Анна Романовна с Марией Спиваковой. Сколько они уж повздыхали, покляли всех незаконных жен, что таскаются к чужим мужьям через весь свет! И вот еще что надо заметить – все сестры Аксиньи Романовны неудачливы в браке. Слов нет, бабы работящи, проворны, заботливы, припасливы, а мужья бегут от них, как от чумных.
Вечером у Степана побывали Вихров-Сухорукий с Пашкой Лалетиным.
Пашка Лалетин за все время, покуда был в избе, глаз не сводил с Шумейки. Разговорился, в расспрос ударился, да Степан незаметно одернул его. Вихров, наоборот, ни разу не взглянул на Шумейку, будто ее и в избе не было.
Поговорив о новом назначении Степана, шли вместе, оставив свиток махорочного дыма. И сразу же, словно сороки-белобоки, в избу с двора поналетели бабы с ахами, охами, судами да пересудами. Шумейка отсиживалась в горенке, как медведица в берлоге, обложенная охотниками.
– Вот уж не повезло Агнии!..
– Горемычная головушка! То Демид мутил ей голову, то Степан…
– Так уж повелось, Романовна. Столкнулся в проулке – вот те и сошлись… до первой оглядки.
– Ни сыт, ни голоден.
– Воля портит – неволье учит.
– Лизка-то Ковшова разошлась с Ветлужниковым.
– Нноо?
– Ей-бо!
– Хворостылевы вечор передрались. Из-за Груньки-срамницы.
– И, бабоньки!..
И почему-то все захохотали. Заговорили все враз, не разобрать, кто о чем.
– Осподи, сколько я намыкалась с самим-то, а тут и сынок попер в его кость! Ить, кобелина треклятый, всю жисть рыскает, что волк. От него и Степка набрался.
– Не велика беда, коль влезла коза в ворота. Можно и от ворот указать поворот.
– Она-то где?
– Хоть бы посмотреть, что за птица.
– В горнице отсиживается, чтобы ей там околеть!..
Распахнув филенчатую дверь, Шумейка вышла в избу с Лешей. Мальчик задержался в дверях. Бабы, рассевшиеся по лавкам и у застолья, зашевелились, но ни одна не растерялась. Вот уж любопытству утеха! Сама вышла. А ведь слышала, поди, как перебирали ее косточки? Молодка с характером. Две Романовны – Мария и Анна, еще не видевшие пришлую злодейку, так и впились в нее колючими буравчиками. Аксинья Романовна, привередливо поджав губы, смотрела в пол, держа на коленях серого кота. Мария Спивакова повела черным глазом по Шумейке и облегченно вздохнула: ей нравились смелые женщины. Такая живо отошьет! Афоничева Анютка, ширококостная, белая, с круглым, как зарумяненный блин, лицом, щелкая кедровые орехи и складывая шелуху в подол, первая заговорила:
– Сразу видно нездешнюю. У нас бабы крупные.
– И, крупные! Есть и пигалицы.
Шумейка посунула ногою табуретку и села насупротив двух Романовн.
– Леша, це тетеньки дюже добрые. Глянь, как они лузгают орехи:
Мария Спивакова громко захохотала и, подойдя к Леше, заглянула ему в глаза.
– Так и есть, Степановы!
По избе метнулся шумящий вздох трех Романовн. Снежкова и Афоничева хихикнули, невестка Мызниковых подтверждающе кивнула льняной головою.
– Ишь, какой видный парень-то! – сказала она.
– Он же в породу Вавиловых, – напомнила Мария.
– Лицом-то вылитый Степан, – сказала Ирина Мызникова, сестра Марии Филимоновны, привередливо выпятив губы и надув толстые щеки.
– Ишь как!
– Примерещится же!
– Да ты взгляни! Глаза-то, смуглявость, брови – чьи? Все Степаново!
Аксинья Романовна ругнулась на кота, – сбросила его с колен, сунулась в куть, что-то там передвинула, заглянула в цело, вытерла руки о фартук и нырнула в сенцы за корытом. Приспичило белье замочить.
VI
По осени падает лист – с желтинкой, с красноватыми прожилками, словно в листьях позастыла кровь; багряный, будто жженный в гончарне, жухлый, оранжевый. Ветерок отряхивает деревья от летних, нарядов, а зимою, когда дуют с Белогорья ледяные ветры, голые сучья постукивают друг о дружку, как костями.
