К вечеру этого дня уже весь полк знал о случившемся у нас на посту и казаки с восхищением рассказывали друг другу, неимоверно прибавляя и разукрашивая, разговор Батько с постовым казаком.
«Батько заботится о рядовом казаке, Батько знает службу-лиходейку, сам ведь рядовым начал служить», — говорили о Кононове казаки.
«У нашего Батьки суворовские замашки», — понимающе посмеиваясь, говорили офицеры полка…
Несколько позднее нам стало известно, что отданный ком. бригады, подполковником Шульц, приказ о стоянии казаков на постах в касках был обжалован Кононовым и, как раз в тот день, о котором я только что рассказал, Батько, добившись отмены приказа, разъезжал по постам и угощал замерзших постовых водкой.
Таков был наш Батько. Когда надо — жестоко накажет, а когда надо — все свои силы и возможности отдаст, поможет и приласкает. Мы, служившие под его началом, в этом убедились и знали, что он о нас заботится, любит нас и почитает, как родных братьев и сынов. Вот почему кононовцы за всю войну не потерпели ни одного боевого поражения.
За время стоянки в Комарево тяжелых боев нам не приходилось вести и потерь мы почти никаких не имели. Только один печальный случай произошел вследствие провокации, подстроенной усташами. В 3– 4 км от Комарево в небольшом селе стояла рота усташей, охраняя железнодорожную станцию. Их командир — усташский лейтенант — и другие усташи часто навещали двух хорваток, проживавшем в этом селе и выдававших себя за «вдовиц», чьи мужья были в партизанах. К этим «вдовицам», узнав об их поведении, повадились ходить и некоторые наши казаки.
Усташи, заметив это, из-за ревности и вообще из-за ненависти к казакам, решили спровоцировать казаков. Подследив, когда два казака пришли к «вдовицам», усташи окружили этот дом, а «вдовицам», уже заранее, под страхом смерти приказали в нужный момент поднять крик, якобы казаки их насилуют. Едва одна хорватка выскочила во двор и стала кричать, как усташи набросились на казаков, но последние сумели отбиться и уйти, наставив усташам «фонарей».
Через час усташский лейтенант с «вдовицами» приехал к нашему командиру дивизиона с заявлением, что наши казаки изнасиловали в их селе этих женщин и стал требовать придания казаков суду. Казаки же заявили, что дело было по согласию и что они бывали у этих — «вдовиц», несколько раз и платили им деньги. «Вдовицы» протестовали, а усташи заявили, что они поймали казаков на месте преступления. Казаков арестовали. Дело было передано в прокуратуру дивизии. Вскоре состоялся суд. Казаков признали виновными и по существующему закону они были приговорены к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение. Позднее эти «вдовицы» приходили в Комарево и чистосердечно признались, что казаки не были виновны, но что они должны были обвинять казаков, так как усташи им пригрозили, что если они оправдают казаков, то их, как жен титовских партизан, расстреляют.
Подобное провоцирование казаков усташами практиковалось не раз. Усташи, вообще враждебно относились к казакам. Главная причина заключалась в том, что казаки защищали ненавистных католикам- усташам православных сербов.
В конце февраля 1944 г. наш штаб полка из города Петриня перешел в село — станция Ликеники, а наш 1-й дивизион в село Дубица.
В начале апреля из села Дубица была сделана попытка уничтожить крупные силы титовцев, укрепившихся в районе города Глина.
Нам было известно, что в нескольких километрах не доходя до Глина, в селе Гора находится батальон усташей и сводная сотня 2-й кав. бригады. Выступивший ночью полк, под сильным дождем, к рассвету стал приближаться к селу Гора, через которое шла дорога на Глина. Еще ночью в этом направлении была слышна сильная стрельба. К утру она утихла. Уже у самого села Гора, видя что тут что-то неладно, наш 1-й дивизион развернулся к бою. В это время командир бригады, подполковник Щульц, прибыл на своей «генеральской» машине, наполненной ящиками с боеприпасами, на которых сидело двое казаков-усачей из конвойной сотни дивизии.
Оказалось, что ночью на село Гора напали титовцы и застигнутые врасплох усташи были все до единого вырезаны. Казачья сотня под командованием немецкого капитана, графа Кателинского, укрепившись за оградой церкви, продержалась до утра.
Связавшись со штабом бригады по радио Кателинский сообщил, что на них напали титовцы и что у них все боеприпасы на исходе. Примчавшийся Шульц приказал атаковать титовцев. Последние, заметив приближение казаков, поспешно стали отходить. Едва мы только развернулись в цепь, подготавливаясь броситься в атаку, как Шульц нажав на газ, рванул машину вперед прямо по дороге и на глазах ошеломленных не успевших отойти титовцев, влетел а ворота церковной ограды.
Титовцы никак не ожидали такой дерзкой храбрости и не сделав ни одного выстрела по Шульцу поспешили отойти, так как уже заработали наши пулеметы и грянуло дружное казачье «Ура!»
«Молодец «длинный»! Придется его в казаки записать», смеясь и восторгаясь говорили казаки, хваля Шульца. Последний подобные номера выкидывал не раз и мы знали, что «длинный» (Шульц был очень высоким, потому и казаки и немцы окрестили его «длинным») храбрый офицер. (Следует сказать, что не только Шульц, но и почти все немецкие офицеры служившие в каз. дивизии не менее отличались умением в нужный момент показать своим воинам пример храбрости и отваги).
Войдя в село Гора, нам пришлось созерцать картину характеризующую отвратительную дикую борьбу между усташами и титовцами. Все село было покрыто трупами усташей с выколотыми глазами, отрезанными ушами и носами. Возле одной хаты лежали в ряд сложенные 12 убитых усташей. У изголовья каждого, в пилотке, были сложены отрезанные у них половые органы. Лица изуродованы и все тела поколоны штыками.
Приказ о нападении на Глина Шульц отменил, так как не к чему было лезть, сломя голову, на, конечно, приготовившегося к отпору противника.
Оставив село Гора, к вечеру полк вернулся на место стоянки.
В последних числах марта 1944 г. командующий Восточными Добровольческими Войсками генерал от кавалерии Эрнст Кестринг, посетил 1-ю Казачью Дивизию.
К этому времени в рядах Добровольческих Войск насчитывалось до одного миллиона бойцов, однако все эти добровольческие части были по-прежнему разъединены и разбросаны между немецкими войсками и большей частью были подчинены командирам немецких частей или соединений.
Кестринг, занимавший такую высокую должность, фактически никем, кроме своего штаба, не командовал, а лишь навещая добровольческие части, произносил с пафосом на неплохом русском языке громыхающие речи, которые, однако, для добровольцев из СССР были равнозначны нулю с минусом.
По сути он играл роль главного пропагандиста Восточного министерства Розенберга, который в силу своего тупоумия верил, что демонстрацией речей ген. Кестринга, он со своим министерством удачно маскирует истинные намерения гитлеровцев.
В солнечный весенний день Кестринг, в сопровождении командира 2-й бригады подполковника Шульц, Кононова и нескольких штабных офицеров прибыл в село Дубица, где стоял наш 1-й дивизион.
У въезда в село он был встречен командиром дивизиона и почетным караулом в белых высоких мохнатых папахах, в темносиних с алыми донскими лампасами шароварах, с обнаженными шашками на караул.
С левой стороны села на зеленом лугу был построен дивизион.
Кестрингу в то время было за шестьдесят, был он очень высокий и очень тонкий и держался хорошо, годы еще его не согнули. Генерал, поздоровавшись с дивизионом на русском языке, отрывистым голосом произнес длинную речь, призывающую казаков к борьбе против коммунизма.
Слушая его, никак нельзя было понять: за что именно, он призывает казаков бороться.
Против кого — это всем было ясно и без него, но вот, во имя чего?!
Ни одного слова, отвечающего на этот вопрос, командующий не произнес, и чуждые казачьим душам слова немецкого генерала, не вызывая у казаков никакого чувства, кроме разве раздражения, попусту летели по ветру.
«Урядник, а урядник, а кто такой — этот глист?» — спросил меня шепотом один из казаков, указывая
