родителей. Хотя эта молодежь и пылает привитой ей отцами любовью к «сказочной ихней России», но понятие о ней, а тем более о СССР, у такой молодежи до грустного ошибочное.
Вместе со своими отцами они наивно верят, что «там» под большевиками жива «их» Россия — русский мужик, который ждет не дождется их возвращения, их — своих прежних господ в собственные имения.
Эмигранты, ранее бывшие составной часть сгнившего и развалившегося здания царской России, не могут видеть свои грехи и недостатки. Для них царская Россия — это их молодость и лучшие годы их жизни, все остальное для них — «трын-трава».
В «чужом глазу пылинку видно, а в своем бревна не увидеть», — говорит правдивая русская поговорка. Вот поэтому-то они и не желают нас понять.
Эмигранты категорически отвергают советскую систему в целом, а в наших рядах много таких, которые считают, что система эта не во всем порочна.
И, наконец, для эмигрантов Власов и его сотрудники недостаточные антибольшевики и, к тому же, их непримиримые прежние враги. Для нас же Власов и его сотрудники — это большие люди из нашей среды, которые взяли на себя ответственность возглавить стихийно начатую народом борьбу и дали нам идею, за которую мы готовы отдать свои молодые жизни.
Вот те основные разногласия, которые делят эмиграцию и людей из Советского Союза на два различных мира.
Само собой разумеется, что вышеизложенные два различных мирровозрения «двух миров» относятся к большинству как с одной, так и с другой стороны.
Среди людей из СССР были и такие, которые даже в строевом командире Красной армии видели большевика и своего врага; были и такие, которые старались помочь немцам разорвать нашу страну на части, надеясь извлечь из этого какие-то выгоды для своих сепаративных целей. Эти люди были, если не сказать жестче, просто напросто слепыми глупцами; были и такие, которые с лакейской готовностью принимали господство немцев над собой, им верой и правдой служили признавая превосходство немцев. Эти люди были урожденными жалкими раболепствующими холуями без капли самолюбия и уважения к самим себе; были, к нашему стыду, и такие, которые пристроясь в тыловых карательных организациях гитлеровцев, пользуясь своим положением, выслуживаясь перед немцами чинили суд и террор, издеваясь над беззащитным населением оккупированных областей СССР. Эти люди были поистине предателями и изменниками нашей Родины. Я не нахожу слов, чтобы выразить презрение к этим выродкам. Но, как известно, такие выродки всегда находятся во всех государствах, среди всех народов. Не даром говорит русская поговорка — «В семье не без урода». Так и в семье наших народов, к несчастью, оказались эти уроды. Но эти уроды были исчезающим меньшинством, единицами. Это были, так сказать, — ихтиозавры, среди двухсот миллионного нашего народа.
Но я должен, говоря об эмиграции, сказать еще, что в эмиграции находился не только — «балласт», но и часть трудовой интеллигенции дореволюционной России, а также остатки побежденной народом в гражданской войне Белой армии. Это были остатки той отважной горсти русского офицерства, которая нашла в себе силы для борьбы во время всеобщей растерянности, и которая нашла убежище на казацком Дону, стала под знамена генералов Алексеева, Корнилова и тем положила начало Белой борьбе.
Теперь это были уже поседевшие и состарившиеся воины — корниловцы, марковцы, дроздовцы — это были, в подавляющем большинстве, самые лучшие, из тех, которых дала Белая Россия. Они стойко и честно сражались за свои идеи раньше, они и теперь не оказались «балластом», а сорганизовались в так называемый Русский Корпус, — вновь взялись за оружие. С собой в Корпус они привели и свою смену — сынов и внуков. В Югославии казачьему корпусу пришлось действовать совместно с нами против титовских войск. Об их отношении к Организованному Освободительному Движению, я скажу ниже.
Не все эмигранты жили иллюзиями. Среди них были, хотя и относительно не много, и совершенно здравомыслящие люди, которые понимали нас и все изменения произошедшие на Родине за время их отсутствия. К нашей казачьей радости среди этих здравомыслящих людей оказалось несколько казачьих генералов и атаманов.
Особенно здравомыслящей из эмигрантов оказалась небольшая часть молодежи, которую, по убеждениям и рассуждениям, порой совсем нельзя было отличить от нас. В большинстве это были молодые люди с университетским образованием, горящие искренней любовью к России, а степень их образованности позволила им понять многое из того, что не могли понять другие эмигранты.
Они не мечтали о поместьях, о веселых балах, о «хохлах». Их горячее стремление распознать, рассмотреть и понять происходящий процесс в СССР, их упорное неутомимое изучение происходящего «там», позволяло им идти в ногу с нами, не отставая ни на шаг.
И, когда нам — «оттуда»— пришлось с ними встретиться, они первые подали нам свои руки и, конечно, встретили наши крепкие братские рукопожатия.
Все они с горячим порывом сознательно и честно влились в ряды Организованного Освободительного Движения и слились с нами в одну силу — силу правды, борющейся с неправдой и преследующей единственную цель — во что бы то ни стало обрести свободу для Отечества.
После ряда успешных операций в Словонии, принесших противнику страшные поражения, а нам победу и славу, много казаков и офицеров были награждены боевыми орденами.
Награждение Кононова немецким Железным крестом I класса, как сейчас помню, состоялось в селе Нова-Копела. По этому случаю был построен весь наш полк.
Ген. фон Панвиц зачитал написанную латинскими буквами по-русски большую поздравительную речь Кононову, в которой перечислялись все заслуги последнего. Вручив награду Кононову, Панвиц обнял и расцеловал его с искренним восторгом и радостью и сказал, как всегда, со своим немецким акцентом:
«Мой дорогой Ифан Никитич, я так рад за вас и ваши храбры сыны!»
Вскоре после этого были награждены Железными крестами обоих классов многие казаки и офицеры, но Кононов был первым казаком, награжденным немецким Железным крестом I класса.
После похода в Словонию части Первой каз. дивизии беспрестанно перебрасывались по всем направлениям, где только скоплялись титовцы.
В начале мая 1944 г. 5-м Донским полком был сделан ночной налет на гор. Глина. В этом городе в это время стояла 11-я бригада Тито. Окрестные села также были заняты титовцами.
Прочно укрепившись в этом районе, они периодически производили налеты на железные и шоссейные дороги, комендатуры на линии Загреб — Петрово село.
На состоявшемся 5-го мая собрании старших офицеров дивизии ген. фон Панвиц в разговоре с Кононовым предложил ему сделать налет на местечко Глина.
«Ифан Никитич (Панвиц не выговаривал букву «в»), там эти титовцы в Глина, очень проказничают, не хотите ли вы их немножко наказать?» — стараясь правильно выговаривать по-русски слова, сказал ген. фон Панвиц.
«Да, да, — эти молодцы уж больно часто стали беспокоить ночами моих сыночков. Попробуем и мы им сон нарушить», шутливо ответил Кононов.
На другое утро Кононов вызвал к себе командиров дивизионов и сотен и в конном строю выехал с ними на рекогносцировку.
В девяти километрах юго-западнее Петриня, в горах покрытых густым лесом, Кононов посвятил их в задуманный им план ночного нападения на Глина. Вечером этого же дня офицерами полка были разработаны детали плана нападения на Глина.
Вечером 7-го мая полк выступил незаметно для местных жителей небольшими группами и только в лесу, собравшись по своим сотням, двинулся к назначенным местам сосредоточения.
К 23.00, 7.5.44 дивизионы прибыли на свои места. К 7.00, 8.5.44 дивизионы, организовав круговую оборону, простояли в этих местах целый день.
За это время была произведена разведка во всех направлениях и выслано 6 отдельных групп, по 2–3 человека, с задачей проникнуть в расположение противника.
Успешней всех выполнила задачу группа от 1-й сотни. Эта сотня имела на воспитании сербского мальчика сироту — одиннадцати летнего Андрея (фамилию его не помню).
Андрей к этому времени уже больше года был на воспитании 1-й сотни. Он научился свободно
