Виктория нахмурилась. Все происходило совсем не так, как предполагал Джек. Этот «Норман», кажется, пре красно чувствовал себя в новой псевдо жизни.
— Ну, как ты? — кашлянув, спросила, наконец, Виктория.
— Замечательно, — ответил Норман и, направляясь к платяному шкафу, добавил — Достаточно хорошо, чтобы поработать над текстом.
Его улыбка была настолько заразительной, что Виктория неожиданно для себя ответила на нее.
Но его улыбка исчезла, стоило лишь незнакомцу взглянуть на содержимое шкафа. С минуту он ряд за рядом осматривал одежду, затем, крайне недовольный, медленно повернулся к Виктории.
— Где моя одежда? — спросил он. — Что ты с ней сделала? Нигде ничего нет. В этом доме только твои вещи.
В глазах шагнувшего к ней человека читалось замешательство.
— Виктория… Что происходит?
VI
Ну почему Джек не посоветовал толком что делать и что говорить, с досадой подумала Виктория. И тут же покачала головой: нет, не Джек виноват в случившемся, а она сама. Это она предложила оставить Нормана на ночь, это она позволила ему жить в доме до тех пор, пока ему не станет лучше.
Физически Норман чувствовал себя хорошо, но умственно… Сейчас он ждал ответа на свой вопрос, но что сказать ему: всю правду о событиях прошлой ночи или попытаться наплести какую-нибудь чушь относительно отсутствия одежды?
Но к счастью, он не потребовал от нее объяснений.
— Не обращай внимания. Я не очень-то хочу это знать, — махнув рукой, произнес Норман, как ребенок, попавший в беду. Похоже, он поступал так довольно часто в жизни. Виктория, скрывая усмешку, прикусила губу.
Но что означает этот взгляд? И почему он заставил ее ощутить вину за эту смущенную улыбку? Норман выпрямился.
— Ты позже расскажешь мне об этом. У нас ведь есть о чем поговорить, не так ли?
Он направился к двери, бросив на ходу:
— Живее, дорогая. Я пишу, и мне не терпится прочитать тебе.
— Что? — выкрикнула Виктория в уже пустой дверной проем. — Что ты делаешь? — но в ответ раздался лишь тихий звук его удалявшихся по лестнице шагов.
Виктория все еще лежала, опершись на спинку кровати, ее тело и мысли оцепенели. Но как только слова Нормана достигли ее сознания, она отбросила простыни и почти бегом бросилась к шкафу. Натянув одежду дрожащими руками, она стремительно кинулась в ванную, быстро умылась, почистила зубы и провела щеткой по растрепанным после сна волосам.
Впервые Виктория обратила внимание на то, как смотрятся на ней шелковая золотистая блузка и фланелевые брюки, подчеркивающие тонкую талию. Подсознательно желая произвести впечатление, Виктория еще раз поправила пряжку ремня и стремглав вылетела из спальни, проклиная неприбранную кровать и сцену, которая только что произошла.
Мчась по лестнице, она призналась себе, что боится не вмешательства Нормана в свою работу. Страх вызывали поцелуи этого человека, само его присутствие в доме, проникновение в ее мысли и сердце слишком многих его фантазий. Тем не менее, она постаралась скрыть свое смятение, притворившись рассерженной.
Если только этот маньяк дотронулся до моей машинки… сказала она себе, пытаясь забыть, что всего лишь минуты назад с благосклонностью принимала его знаки внимания.
Виктория на ходу приласкала Макса, по-прежнему ругая себя за порыв оставить незнакомца в доме. То, что ночью казалось совершенно, разумным и даже неизбежным, днем стало пугающим и сомнительным.
— Лучше бы уж он… — проворчала Виктория, входя в кабинет и видя, что ее худшие опасения оправдались.
Норман сидел на ее кресле за столом и двумя пальцами печатал что-то на машинке.
— Что ты тут делаешь? — холодно спросила Виктория, не столько сердясь, сколько желая скрыть неуверенность.
Норман поднял глаза и вместо того, чтобы проявить хоть малейший признак смущения, слегка улыбнулся.
— Садись, злюка, — сказал он, указав рукой на диван напротив книжного шкафа. — Я хочу, чтобы ты это послушала.
Виктория проглотила едкое замечание и села на край дивана, крепко зажав руки между коленями, чтобы унять неожиданную дрожь и не оттолкнуть Нормана от стола, на котором были сложены страницы ее нового романа. Интересно, успел ли он проглядеть их? Здесь в каждой строке иногда робко, а чаще смелее жила и дышала, любила и кричала частичка ее души, которая и была истинной Викторией Генри, открытой и уязвимой.
Самозваный Норман начал читать. Настроившись услышать, один из своих рассказов и втайне опасаясь этого, Виктория почти испугалась, внимая новым словам. Его воображение было гораздо богаче, чем она могла себе представить. Он не только поверил, что был писателем, но даже с успехом подражал современным сочинителям. Это немного успокоило Викторию.
«Он с тревогой думал о том, что самое унылое на земле место — это пустынный пирс ночью. Он навевал мысли о не свершившихся путешествиях и несбывшихся мечтах. Облупленные катера, покачиваясь на черной воде, терлись друг о друга, напоминая почесывания нищего», — читал Норман.
Затаив дыхание, Виктория слушала его историю: уж, не о себе ли поведал ей автор, не о своем ли щемящем одиночестве?
Норман описывал сцену, где два агента притаились на темном пирсе, чтобы добыть доказательства причастности некоего субъекта к незаконной торговле оружием. И когда они увидели пожилого человека, появившегося вслед за мелким бандитом, оба узнали в нем своего начальника. Он тоже заметил их и выстрелил в безоружных агентов, убив одного и ранив второго. Последний, не в силах что-либо сделать и отомстить за смерть друга бросился в холодную воду и поплыл, доверяясь течению и темноте. Он знал: после того, что произошло, его жизнь не стоит и ломаного гроша.
За набором слов и фраз Виктория угадала того, кто сочинил рассказ. Этот человек познал большую любовь и потерял ее, а потому цена такой утраты была ему хорошо известна. Живя в нашем сумасшедшем мире, он все еще верил в справедливость и ненавидел предательство.
Норман взглянул на Викторию и замолчал, заметив ее залитые слезами глаза. Он понял: его слушали скорее сердцем, чем умом. Губы незнакомца искривились и плотно сжались. Он вздохнул, будто спокойная рука Виктории легла на его разгоряченную голову.
Кем бы ни был этот самозванец со своими мечтами, страстными желаниями и сердечными тайнами, Виктория все равно узнала бы его.
— Хорошо? — чуть изменившимся голосом спросил Норман.
Виктория вздрогнула и посмотрела на него.
— Это… хорошо, — едва слышно промолвила она. Что она могла ему сказать? Что знает теперь, все поняла, почему он подменил свою жизнь чужой. Это слышалось в ужасе, безграничном одиночестве, в болезненной красоте его слов. Своей историей он попытался объяснить себе и ей то, что случилось на пустынном пирсе. В рассказе было все, думала Виктория, и главное — выраженные в словах и рассыпанные перед ней сверкающие бриллианты его души.
Как могла Виктория растолковать это Норману, сидящему рядом? Он простодушно ожидал замечаний, совершенно не подозревая о том, что открылось ей.
Всю жизнь Виктория ждала человека, который понимал бы ее и даровал такое же понимание самого себя. И вот, наконец, он пришел. Но что, если к нему вернется память? Не забудет ли он ее тогда?
