продолжать разговор в этом духе, своим спокойным и несколько ленивым тоном спросила: — Прямо в Петергоф поедут или прежде в новую резиденцию?
— Нет, сначала в Сарынь эту глупую!.. И чего только матушке государыне понравилась эта противная деревушка?.. Намерена она, слышно, из нее царскую резиденцию сделать.
— Ее дело! — повела плечами Маргарита.
— Так-то оно так, да нам уж очень неспособно в этой Сарыни противной! Ни тебе места настоящего, ни тебе приюта приличного… Так, торчишь, словно птица на суку…
— Ну! Станут жить — и строиться будут! — успокоительно произнесла Маргарита.
— Это так-то так… И теперь уж, слышно, весь план нового дворца сделан, и из Неметчины архитектор для постройки выписан.
— Ну вот видите.
— Да ведь когда-то это еще все сделается, а нам пока придется, как цыганам кочевым, прости Господи, ютиться.
— Ничего, найдется место… Теперь лето! — отнимая иголку и наперстком проводя по только что оконченному шву, сказала Маргарита.
— Удивляюсь я на вас, Маргарита! Как это вы ко всему равнодушно относитесь? Ничто-то вас не волнует!
— А что пользы волноваться? Ведь меня все равно не спросят и не послушают. Чего ж я силы-то свои понапрасну тратить стану? — сказала Гамзен, а затем, помолчав, спросила: — Двор весь едет или по выбору?
— По обычаю небось… кого герцог сам назначит.
— Ну, женского-то штата он касаться не станет.
— И очень даже станет! Потому на многие услуги наша сестра нужнее и дороже любого мужчины. Слышно, красавца-то нашего отсюда вон попросят! — злорадно улыбнулась Юшкова.
— Какого такого красавца?
— Да графа Линара… Нешто вы не знаете его?
— Нет, я видела его… Что ж, он уезжает?
— Поневоле уедет, как попрут.
— Это — их дело! — вновь вдевая шелк в иголку, проговорила спокойная камеристка. — Охота вам все это знать и всем интересоваться!
— Не будешь интересоваться — и в люди не выйдешь! — покачала головой Юшкова.
— А куда нам с вами еще выходить? Живем, слава Богу, всем довольны. Куда нам еще лезть?
— Ну, это у вас такой характер, что вы всем довольны и за все благодарны. А я не такова! Мне мало на чужое счастье дивоваться. Мне свое подавай! И смерть я люблю, когда кто возвеличается, а его сразу обрежут! — оживленно заговорила Юшкова. — Вот Адеркасиха противная… Уж то ли не величалась предо всеми, то ли не гордилась? А теперь собирай свои манатки, да и айда к себе домой!
— Она тоже уезжает? — спокойно осведомилась Маргарита.
— Не уезжает, а ее тоже высылают! — поправила ее Юшкова.
— За что?
— За то, что не за свои дела берется.
— Вот видите!.. И я вам то же говорю.
Юшкова махнула рукой.
— С вами говорить все равно что воду в ступе толочь! И как только вас герцог выбрать мог ко двору?
— У нас там, на моей родине, все такие, — улыбнулась Маргарита своей спокойной улыбкой.
— Ну, вон Кларка не таковская! Эта во все свой нос дурацкий сует!
— Клара не от нас, она из Дании. Но и она хорошая, спокойная.
— Никто ее и не хулит, а только она слишком усердно своей принцессе служит!
— Она и должна служить ей! — почти удивилась Маргарита такому не понятному ей обвинению.
Мимо окна, перед которым сидели разговаривавшие женщины, прошли караульные солдаты.
— Что это за караул такой? — удивилась Маргарита Гамзен. — Кажись, в этом часу смены караульной не полагается?
— Стало быть, особая какая-нибудь! — многозначительно заметила Юшкова и торопливо скользнула в дверь.
Очевидно, несвоевременное появление караула для нее не было ни неожиданностью, ни тайной. В последние дни все чаще и чаще назначались экстренные обходы и конные объезды, служившие тем же целям ближайшего шпионства и соглядатайства, которым дышал весь русский двор в последние годы царствования Анны Иоанновны. Несомненно, ровные шаги, мерно отчеканиваемые грубыми солдатскими сапогами, и звук оружия грозили кому-нибудь одной из тех бед, которые все чаще и чаще повторялись в эти мрачные дни.
На лету Юшкова успела только рассмотреть на плечах экстренного обхода мундиры Преображенского полка.
Патруль, с офицером во главе, обогнул ближайшую ко дворцу аллею и исчез за купою деревьев у входных ворот.
«Непременно кого-нибудь да повезут!» — мелькнуло в уме Юшковой, привычной к дворцовым порядкам последнего времени, и, несмотря на полную уверенность в твердости своего личного положения, ее сердце все-таки дрогнуло. В эти страшные, смутные дни, дни глубокого террора и вечно льющейся крови, никто не мог быть спокоен ни за себя, ни за близких ему людей.
— Спаси Господи! — невольно осеняя себя крестным знамением, проговорила Юшкова, вновь заслышав вдали большого, уже разросшегося сада лязг оружия.
Не богомольная и вряд ли серьезно и сознательно во что-нибудь веровавшая Юшкова в минуты невольного страха призывала ту Высшую власть и ту Святую волю, о которых она забывала в своих постоянных заботах о мирских благах.
VIII
ПОЛИТИЧЕСКИЙ АРЕСТ
Предположения опытной камеристки вполне оправдались.
Не успел еще дворец уснуть и успокоиться в ночь, следовавшую непосредственно за пышным балом, как в той стороне, где помещались покои принцессы и приближенных к ней лиц, послышались осторожные шаги как будто многочисленной толпы, по особой команде ступавшей по устланному половиками коридору.
Принцесса крепко спала. Не спали только помещавшаяся в комнате, смежной с ее спальней, камеристка Клара да еще вечером ушедшая к себе Адеркас, комната которой была расположена близ апартаментов принцессы, но выходила в особый коридор, заканчивавшийся наружной дверью.
Обыкновенно эта дверь была заперта, но на этот раз, неизвестно по чьему распоряжению, она была оставлена открытой; Адеркас, сидевшая у себя перед столом, с развернутой книгой, не знала об этом; однако она не перевертывала страниц, очевидно, углубленная в какие-то ей одной понятные мысли.
С утра швейцарке было как-то не по себе. Не то чтобы она чувствовала себя нездоровой, но ей как будто чего-то недоставало. Ее томило какое-то непонятное предчувствие, и, прощаясь с принцессой, которую она горячо любила, Адеркас невольно прослезилась.
Испуганная этим принцесса Анна не хотела уходить из комнаты своей воспитательницы, не разузнав причины ее горя и расстройства, и только уверение Адеркас, что ее присутствие помешает ей лечь и успокоиться, заставило Анну Леопольдовну, нежно обняв свою воспитательницу, уйти от нее.
— Если бы вам понездоровилось ночью или что-нибудь случилось с вами, мой добрый друг, — молящим голосом произнесла принцесса, то, ради Бога, тотчас же пошлите разбудить меня. Вы только велите разбудить Клару и пусть ей ничего не говорят. Я заранее предупрежу ее, и она будет знать, что ей
