вообще с сослуживцами она была очень учтива, но отнюдь не предупредительна, и искренних друзей у нее при дворе не было.
По странному противоречию жена Бирона, всегда на веру принимавшая все сказанное и сделанное ее супругом, не только не одобряла выбора Регины, но и ее самой, видимо, не любила и, заметив, что она не внушает особой симпатии принцессе Анне, прямо и открыто заявила последней, что вполне разделяет ее мнение и ее антипатию.
Неизвестно, замечала ли сама Регина недружелюбное отношение к ней всего ее окружавшего, но верно то, что она не обращала на это ни малейшего внимания и держалась совершенно особняком, ни с кем не водя дружбы, ни с кем почти никогда не разговаривая и ограничивая все свои сношения с товарищами по службе отрывочными разговорами о предметах, не выходящих из района ее служебной деятельности.
Гости со стороны к ней тоже не захаживали, и только в выговоренные ею заранее дни она пользовалась отпуском на несколько часов, причем выходила из дворца обыкновенно после обеда и возвращалась домой поздней ночью. Никто не интересовался следить за тем, где она бывала, и только мужская прислуга дворца, относившаяся к Регине с такою же антипатией, как и женская, втихомолку подсмеивалась над ночными экскурсиями «непогрешимой» Регины, на которые принцесса смотрела совершенно равнодушно, никогда не требуя ее в неурочные часы, и о которых императрица вовсе не знала.
Единственным человеком, хорошо относившимся к новой камер-медхен, был принц Ульрих, которого по поводу этого благоволения даже слегка вышучивали при дворе. Эти шутки стороной доходили до принцессы Анны, но, конечно, не возбуждали в ней ни малейшей ревности к нелюбимому жениху.
Во вновь строившемся дворце уже распределялись и комнаты между теми, кто был призван в нем обитать.
Главный фасад был отведен под апартаменты императрицы; комнаты, расположенные в боковом крыле, предназначались для герцога Бирона с его семейством, а правый флигель, тоже крылом примыкавший ко дворцу, предназначался для будущей молодой четы.
Принц Антон Ульрих, большой скопидом, деятельно следил за отделкой этой части дворца и немало удивлялся тому равнодушию, какое обнаруживала по этому поводу его царственная невеста.
— Принцесса точно в каком-то невидимом пространстве обитает! — иногда говорил он, не на шутку рассерженный равнодушием своей невесты к благам богатства и роскоши. — Точно ничто из этого грешного мира не доходит до нее, и если бы не «некоторый граф», который сильно-таки угрожает моему будущему супружескому благополучию, то я пресерьезно подумал бы, что женюсь на мраморной статуе!..
Все понимали, о каком именно «графе» говорил принц Антон, но его любили так же мало, как и его нареченную невесту, и никто не думал ни успокаивать его, ни защищать ее.
В день прощальной аудиенции, назначенной императрицей отъезжавшему посланнику дрезденского двора, принцесса Анна едва могла удержаться от публичного выражения своего горя и, заметив на лице своего жениха насмешливую улыбку, возненавидела его еще сильнее прежнего.
Вечером в этот день новая камеристка, раздевая принцессу Анну, к крайнему удивлению последней, неожиданно заговорила с ней о ее будущем супруге и со смелостью, какую совершенно исключал этикет, высказала свое убеждение в том, что высокое положение людей не всегда ограждает их от горя и многих крупных житейских невзгод.
Анна Леопольдовна с удивлением взглянула на свою камеристку и пожелала узнать, кого именно она имела в виду в подобном разговоре?
Та уклончиво ответила, что на ее родине далеко не все браки в сфере высшей аристократии и даже в сфере владетельных особ совершаются по личному выбору жениха и невесты и что она предполагает, что такой далеко не отрадный закон царит и в России.
Принцесса Анна не без удивления выслушала камеристку и в первый раз пристально и внимательно взглянула на нее, причем была поражена ее выдающейся, хотя и не симпатичной красотой.
— А почему вы сами не вышли замуж? — спросила она Регину.
— Потому что я была очень разборчива, ваше высочество! — прямо и смело ответила камеристка.
Принцесса Анна рассмеялась, затем спросила:
— А женихов у вас было много?
— Да, очень много! — прежним уверенным тоном ответила Регина.
— У вас на родине осталась семья? — продолжала принцесса, заинтересованная оригинальной собеседницей.
— Да, у меня там старушка-мать, ваше высочество!
— И вы помогаете ей?
— Да, я посылаю ей половину своего жалованья.
Анна Леопольдовна сочувственно взглянула на нее и в первый раз заметила, что ее камеристка одета так богато и почти роскошно, как не одевались и иные придворные дамы. Однако она не захотела подобным замечанием обидеть свою оригинальную собеседницу. Но та как бы на лету поймала ее мысль и ответила на невысказанное ей замечание таким вызывающим взглядом, что принцесса, подчас довольно робкая, поневоле потупилась. Она вспомнила, что Регина была рекомендована и вызвана Бироном, и почему-то почти раскаялась, что согласилась принять ее к себе на службу.
— А герцога вы давно знаете? — спросила принцесса, желая разрешением этого вопроса несколько выяснить себе личность своей камеристки.
Та пристально взглянула на Анну Леопольдовну, и по ее красивому лицу промелькнула как бы тень какой-то досады.
— Да, я помню его так же давно, как себя помню! — ответила она. — Я была еще ребенком, когда герцог бывал у нас — там, далеко, на моей родине!.. Он в то время не был еще ни так богат, ни так знатен, как теперь!..
— Вы и его жену так же давно знаете?
— Нет! Ее я знаю несравненно меньше.
— И, кажется, не особенно горячо любите ее? — спросила принцесса Анна, увлеченная какою-то непроизвольной откровенностью.
— Да разве кто-нибудь любит ее? — проговорила Регина тоном такой откровенной ненависти, что Анна Леопольдовна в душе поблагодарила Бога за то, что у нее нет таких врагов, как эта странная немка.
Почти в тот же день на половине императрицы происходила другая, не менее характерная сцена.
Герцог Бирон, рассердившийся за что-то на любимую камер-юнгферу императрицы Юшкову, сделал ей строгий выговор, и она, недовольная и сильно оскорбленная, оставшись одна при императрице, с огорченным и убитым видом припала к ее руке и, заливаясь слезами, проговорила:
— Недолго мне осталось быть при вашем величестве! Недолго мне моим счастьем несказанным наслаждаться!
— Про что ты говоришь? И кто отнимает у тебя твое счастье? — сдвигая брови, спросила императрица, не любившая этих предисловий, за которыми обыкновенно следовали какие-нибудь новые каверзы или сплетни.
В этом смысле за Юшковой всегда оставалась пальма первенства, и государыня, подчас любившая быть в курсе всего, что делалось при ее дворе, иногда не прочь была выслушать свою любимицу.
Однако на этот раз Анна Иоанновна не была особенно расположена к беседе с придворной вестовщицей, и последняя, заметив это, еще сильнее пригорюнилась.
— Договаривай, коли начала, — гневно заметила императрица. — Про что ты речь завела? Кто тебя обидел? На кого жалобу принести хочешь?
— Помилуйте, матушка вы наша! Да смею ли я, холопка, ваше величество своими жалобами утруждать! Я свое место знаю и понимаю, чем я вашему величеству обязана и как должна себя пред вами содержать!..
— Знаешь, да не всегда исполняешь! — строго заметила государыня. — Договаривай, что ли… На кого ябеду сочинила?
Юшкова обиделась.
