— Да, он! — нехотя ответила принцесса.
— Всех кадрилей будет четыре?
— Да, четыре!.. Но остальных костюмов я не знаю, знаю только, что цесаревна Елизавета будет в голубом.
— И кавалером ее высочества будет мой сын, герцог Петр! — не без гордости заметил Бирон.
Принцесса не возразила ни слова. Она как будто даже не слыхала его слов.
— Цесаревна умеет быть очень мила и предупредительна! — как бы в чем-то оправдываясь, заметила императрица.
— Да, в ней нет напыщенной гордости, которая отличает многих при русском дворе! — подчеркнул Бирон.
— И которая особенно смешна и непростительна в тех случаях, когда ее проявляют люди, ни по рождению, ни по своему образованию не принадлежащие к родовитому русскому дворянству! — громко и отчетливо произнесла принцесса, бросая исподлобья взгляд в сторону взбешенного герцога.
Императрица слегка поморщилась. Помимо того, что она никогда не давала в обиду своего любимца, которого, впрочем, и обижать никогда никто не решался, за исключением неугомонной принцессы Анны, императрица не терпела никаких пререканий в своем присутствии и, чтобы положить предел всем резким выходкам племянницы, спросила ее:
— Что ты делала, когда тебя позвали ко мне?
— Ничего особенного! Разговаривала.
— С кем именно?
— С фрау Адеркас.
Бирон бросил торжествующий взор на императрицу.
Принцесса Анна перехватила этот взор на лету, и он окончательно вывел ее из себя.
Бирон видел досаду молодой девушки, и это еще больше подзадоривало его.
— Разговор, вероятно, шел о предстоящем бале? — спросил он с насмешливой улыбкой.
Принцессу такая наглая смелость окончательно вывела из себя.
— Нет, о вас! — ответила она, смело взглянув ему прямо в лицо.
Бирон почти вздрогнул от удивления.
— Что с тобой, Анна? — спросила императрица, в свою очередь, глубоко пораженная выходкой принцессы, но остановить ее было уже трудно.
Анна Лепольдовна, всегда сдержанная и молчаливая, редко выходила из себя, но когда с ней это случалось, она уже не могла совладать с собой.
— Ничего, тетушка, — ответила она, прямо взглянув в глаза императрице. — Я не знаю, почему мой ответ мог так удивить вас. Все кругом нас, да, я думаю, и чуть ли не вдоль по всему необъятному вашему царству, наверное, ежедневно и ежечасно ведут разговоры о герцоге Бироне.
— И… по вашему мнению, наверное, все бранят его, как и вы? — вмешался в разговор Бирон.
— О других я ничего сказать не берусь, но лично я на этот раз не бранила вас. Я просто откровенно разговаривала с человеком, от которого не привыкла скрывать свои впечатления.
— Ты еще слишком молода, чтобы позволять себе составлять определенное мнение о людях старше и умнее тебя, — строго заметила ей императрица. — Я требую — слышишь ли ты? — тре-бу-ю, чтобы имена близких мне людей произносились тобой с любовью и уважением. Ты слышала, что я сказала, и… поняла меня?..
— И слышала, и поняла, тетушка!.. и постараюсь, исполняя ваш приказ, как можно реже произносить те имена, которые я не считаю возможным окружить ни любовью, ни уважением!
— Оставьте принцессу, ваше величество! — смело вставил Бирон свое властное слово в этот чисто семейный разговор. — Вы видите, что она сегодня расстроена.
— Не более обыкновенного! — ответила молодая девушка, видимо, порешившая на этот раз не уступать смелому временщику. — Я не вижу никакой причины к особому расстройству.
— Бывают тайные предчувствия! — зло усмехнулся Бирон. — Это чувство невольное… с ним трудно совладать.
— Я мало и редко жду чего-нибудь хорошего, и потому меня никакое тяжелое предчувствие не испугает.
— Такое разочарование в такие молодые годы и при том блестящем положении, какое создала для вас забота вашей благодетельницы…
— О моих личных отношениях к ее величеству я попросила бы вас не заботиться! — холодно и почти повелительно заметила молодая принцесса.
Ее тон все более и более удивлял как императрицу, так и смелого фаворита. Оба они не привыкли к такому упорному противодействию и оба почти терялись, столкнувшись с таким непривычным для них явлением.
IV
У ПОДНОЖИЯ ТРОНА
Прошла минута полного, ничем не нарушаемого молчания. Герцог, задыхаясь от злости, как будто собирался с духом, чтобы отпарировать смелое нападение молодой принцессы. Императрица не верила своим ушам и почти со страхом спрашивала себя, как она сумеет совладать с той железной волей, какую внезапно проявила ее всегда смирная и кроткая племянница? Ничего подобного она не ожидала от нее и спрашивала себя: точно ли пред нею та тихая и покорная Анна, которой стоило только приказать, чтобы она тотчас же покорилась всему и пред всем и всеми склонила голову?
Но молчать долее было почти невозможно, и императрица, напуская на себя особую строгость, гневно произнесла:
— Я в первый раз слышу у себя, в своем кабинете такой тон, Анна!.. И я желаю и требую, чтобы это было и в последний раз!.. Ничего подобного я не потерплю!
— Я пред вами не виновата, тетушка! — смело поднимая на нее взор, ответила молодая принцесса. — Я ответила герцогу, и если тон моего ответа был не строго корректен, то виновата в этом не я! Я ответила в том тоне, в каком со мной говорили. Я ни за кем, и тем менее за герцогом Курляндским, не признаю права давать мне наставления и вмешиваться в мои личные дела! Вашему величеству я покорюсь всегда и во всем… но… только вам и никому более! Я ничего не прошу у вас и ни за чем не гонюсь. Я, как дочь свободной страны, дорожу только свободой… Я от всего могу отказаться, все готова подчинить вам и вашему дорогому для меня желанию, но своей свободы я вам не уступлю!.. Если вам угодно будет вернуть меня обратно туда, откуда извлекла меня ваша милостивая забота о моей участи, я подчинюсь вашей воле, но уйду я свободная, как свободная пришла в вашу, чужую для меня страну!.. Пред герцогом Курляндским трепещет вся Россия, но я перед ним трепетать не стану и, как я отвергла его настояние включить меня в число членов его семейства, так всегда отвергну все, что придет ко мне с его стороны!
Принцесса Анна могла бы говорить еще долго… Никто не решался прервать ее. Императрица слушала ее, вся охваченная удивлением, почти ужасом, герцог слушал ее пристально и внимательно и по временам переводил свой почти торжествующий взгляд с ее оживленного и раскрасневшегося лица на встревоженное и искаженное гневом лицо Анны Иоанновны. Он, казалось, так и хотел сказать ей: «Полюбуйтесь! Я вам давно пророчил это!»
Когда Анна Леопольдовна умолкла, с минуту в комнате царила мертвая тишина, точно будто умер кто- то в этих высоких, молчаливых стенах; точно чей-то мертвый покой сторожили эти глубокие амбразуры, эти бледные, прихотливые гобелены.
Наконец, принцесса Анна встала и молча направилась к двери.
Императрица первая очнулась от мертвого молчания, окружавшего ее.
— Ступай к себе!.. Я пришлю за тобой! — сказала она с расстановкой.
Ей как будто трудно было говорить; что-то словно сжимало ей горло и сковывало не только ее язык, но и ее мысли.
