— Так… Табуранская Карина Казимировна… Год и место рождения?
— Ты это серьезно? — вскинула она на него длинные с полуоблетевшей тушью ресницы.
— Это по делу о нападении на тебя в Шереметьеве. Его будет вести другой следователь. Он сейчас придет. Я хочу, чтобы ты побыстрее покончила со всеми формальностями и мы уехали бы…
— Куда?
— Хоть куда. В безопасное место. Подальше из Москвы.
— Это где?
— Если ты хочешь, чтобы я помог тебе выжить в этой ситуации, не задавай лишних вопросов. И побольше ответов, пожалуйста. Итак, где ты родилась?
— Город Гродно. Первого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Я правильно отвечаю, гражданин начальник?
— Продолжайте в том же духе, гражданка Табуранская. Место работы. Профессия. Должность?
— Товарищество с ограниченной ответственностью «Сотана ТВ-э». Референт-переводчик.
— «Сотана ТВ-э»… Это что-то с телевидением связано?
— Нет. Это слово-перевертыш. Если прочитать наоборот, получится «Эвтанатос».
— Эвтанатос… Эвтаназия. Греческое слово.
— Знаешь, что оно означает?
— Благородная смерть.
— Приятная, легкая смерть.
— Веселенькую ты себе фирму подыскала. И чем она занимается?
— Пей свой кофе. Остыл.
— И все-таки, чем занимается фирма «Сотана ТВ-э»?
Карина отставила чашку с недопитым кофе.
— Я дала подписку о неразглашении.
— Хм… Считай, что укол паука-птицееда снял с тебя всякую ответственность перед фирмой. Или ты собираешься вернуться?
— Нет.
— Хочешь, я дам тебе подписку, что псе услышанное от тебя я не обращу тебе во вред?
— Не надо никаких подписок. Просто я действительно не знаю, чем именно занимается эта фирма. Что-то медицинское. Какие-то лекарства, препараты собственной разработки. Почти вся продукция идет за бугор.
— А ты чем занималась?
— Переводила. Готовила контракты. Подавала кофе. Улыбалась. Делала книксены. Эскортировала.
— Это еще что такое?
— Ну, сопровождала важных контрагентов в ресторан вместе с шефом.
— А кто шеф?
— Я видела его всего два раза. Пожилой такой, профессор или академик даже. Его зовут Герман Бариевич. Кликуха Гербарий.
— Ну, хорошо. Вернемся в Шереметьево. Вот тебе лист. Напиши все, что с тобой произошло. Придет Махалин Виктор Георгиевич, отдашь ему. Я зайду домой, заберу вещи и собаку.
— Собаку? А кто у тебя?
— Кавказец. Вот такой мужик! Дельф Бурхан Паррайт фон Пален.
— Здорово. А у меня пудель был. Бутон.
— Почему был? Чумка?
— Энтерит.
— Бывает. Прививку надо было делать… Кстати, вот твой шприц-тюбик, я отдам его на экспертизу… Сиди здесь и никуда не выходи. Я вернусь через полчаса.
— Хорошо. Буду пай-девочкой.
Еремеев выдернул из розетки электрошокер, надел на запястье и сбежал по лестнице вниз. Наведываться одному на свою засвеченную квартиру было небезопасно, и он очень обрадовался, когда увидал, что сержант Макарычев еще не уехал.
— Макарыч, подбрось меня на Пугачевку.
— Да тут же рядом…
— Подбрось, подбрось, за мной не заржавеет.
Макарычев распахнул дверцу, убрал с переднего сиденья короткий автомат, Еремеев сел, и «жигуль», обогнув арест-площадку с разбитыми автомобилями, съехал в улочки Заворуйской слободы, бывшей Черкизовской Ямы, населенной когда-то отпетым жульем и ворьем, а ныне застроенной лабиринтом пятиэтажных хрущоб, куда не по своей воле переехали бывшие жители московского центра. На 2-ой Пугачевской Макарычев притормозил у знакомого подъезда.
— Подожди минутку… Я быстро! — бросил ему Еремеев и выбрался из машины. Он оглянулся — ничто вокруг не вызывало никаких опасений. Сосед копался в «запорожце», школьники с ранцами выбегали из подъезда…
Он поднялся на свой этаж и прикусил губу: дверь его квартиры была слегка приоткрыта. Неужели, выбегая ночью, он не захлопнул замок? Быть того не могло. Французский замок срабатывал безотказно. А он хлопнул дверью и хорошо хлопнул… Еремеев достал пистолет, встал боком к простенку и толкнул дверь…
«Может, позвать Макарычева? Пусть подстрахует, все-таки с автоматом… Раньше надо было думать!»
Он осторожно заглянул в прихожую и сердце горестно сжалось. Дельф лежал на пороге кухни в луже крови — такой же алой, как и человечья. Он бросился к нему, забыв заглянуть в комнату, — не притаился ли кто? — к черту! — Дельф, бедняга… Пес тихо проскулил, слабо дернулся и замер… Шерсть на груди, шее и правом боку была густо промочена кровью. Кровью же были забрызганы обои прихожей, кровавые следы лап и чьих-то ботинок испещряли линолеум коридорчика… Издав рыдающий горловой звук, Еремеев бросился на кухню, распахнул холодильник, в дверце которого хранились лекарства, выхватил пузырек с перекисью водорода, вспорол облатку марлевого пакета, выдернул жгут. Руки тряслись, чего никогда не бывало. Отвык… Капитан Еремеев, не распускайте нервы!
Он быстро осмотрел и ощупал раны. Стреляли с близкого расстояния, почти в упор, шерсть на правом плече подпалена… Цело ли сердце? Не перебит ли хребет? И где у собак артерии? К ветеринару надо. Макарычев! На машине. Немедленно.
Соседка Анна Павловна выглянула из-за своей двери, запричитала.
— Ох, горе-то какое! Совсем ворье обнаглело, средь бела дня лезет… Собачку-то больно жалко. Жив?
— Пока дышит… Что здесь случилось?
— Да вот только что, минут с десять назад, слышу, Дельфик не своим голосом зашелся. Потом — пах! пах! Крик, мат, вой, еще — пах! И стихло. Я в глазок, а мимо шасть, шасть двое и проскользнули. Убежали.
— Не разглядели?
— Да куда там! Глазок мутный. Один вроде в белом был. Я вам на работу стала звонить, а мне сказали — был да вышел.
Еремеев сунул старушке ключи.
— Анна Павловна, приберите тут, присмотрите. Я попробую в ветлечебницу успеть.
Он поднял четырехпудовое тело пса на руки, и, пачкая куртку и брюки кровью, сбежал по лестнице к машине. Макарычев поспешил распахнуть дверцы, Дельфа уложили на заднее сиденье, подстелив под него еремеевскую куртку.
— Кто же это его так, а? — сочувственно крякнул сержант.
— Потом разберемся. Гони, Макарыч, на Красносельскую. Ветлечебницу знаешь?
— Может, в нашу ветслужбу его?
— Нет, туда… Стоп! Секунду ждать. Потерпи, Дельфик, потерпи!
