Пацаны набросились на машину, словно пираньевая стая на труп коровы. Можно было не сомневаться, что через час-другой от белого «мерса» останется только остов.
У бензозаправки Еремеев нанял частника — владельца старомодной с никелированным оленем на капоте «волги» и покатил в Центр, к коню, к памятнику Юрию Долгорукому. Только теперь, покачиваясь на мягких подушках, он позволил себе расслабиться, отчего сразу же сладко заныли, задрожали поджилки. Все-таки нервы уже ни к черту! А разве не так же бывало в Афгане после любой переделки. «Нормальная реакция, Еремеев, релаксируй. Отбой боевой тревоги!.. Все нормально. Все удалось. Дуриком, конечно. Где на арапа, где на фукса. И если провести нормальный разбор полетов, то вы, капитан Еремеев, действовали во многом грубо, нерасчетливо, непредусмотрительно. Во-первых, надо было предупредить этого клерка Василия, чтобы он во время осмотра квартиры ни с кем не вступал ни в какие переговоры. Во-вторых, не надо было угонять «мерс», а если уж угнал, не стоило возвращаться на нем к Деревянному мосту, так как за полчаса, прошедшие с момента угона, напарник Леонкавалло вполне мог сообщить в милицию, и постам ГАИ дали бы ориентировку. И вообще, весь этот погром, учиненный в Безбожном переулке в духе Маргариты из булгаковского романа, позволителен разгневанной дамочке, а не бывшему работнику правоохранительных органов, который так кичится своей школой жизни: флот, Афган, Петровка, 38…»
Весьма недовольный собой, Еремеев расплатился с водителем и вылез на Советской площади, некогда Скобелевской. До назначенной встречи с Кариной оставался еще час. Как всегда, после пережитых стрессов, проснулся волчий голод. Можно было зайти в «Арагви» и заказать все, что душе угодно, но Еремеев еще не осознал, что он весьма богат — по московским меркам — и может позволить себе обед в ресторане. По старой привычке он поднялся в стоячую забегаловку на втором этаже старого дома против входа в кафе-погребок. Взял длинную немецкую сардельку — броквурст, салат из кислой капусты в мисочке из рифленой фольги, стакан кофеподобного напитка и песочное кольцо. Терзая алюминиевой вилкой тугой броквурст, он думал о главном своем проколе — не надо было отпускать Карину. Нет никакой гарантии, что она не вернется с повинной в свою фирму и не выдаст его хотьковское убежище. Нет никакой уверенности в том, что она не приведет за собой «хвост», если вообще придет на прощальный обед. Да и на кой ляд сдалась ему эта фифа? Тоже мне, Сонька — Золотая Ручка! Золотая. Да не Ручка… С глаз долой, из сердца вон. Хватит мозги в сирень переводить! Нашел боевую подругу… А что? Как она помогала на вчерашнем побоище? Не растерялась, не струсила… Это все хорошо, но этого мало, как поет любимая народом шансонетка. Тамара — вот твой шанс.
Он достал ее визитку: «Тамара Викентьевна Озолиньш. Директор филиала «Орбис»… Судя по домашнему телефону, живет где-то в Ясеневе. Совсем другой конец Москвы. То, что надо… Может, позвонить ей сейчас, назначить свидание?
От невеселых размышлений его отвлек некий тип, стоявший за соседним столиком, явно бомж, судя по затрапезной кацавейке и мятым грязноватым брюкам. Тип не сводил голодного взгляда с остатка еремеевской сардельки. Ждал — не останется ли поживы.
Нет, бежать надо, бежать из этого чудовищного города! Порт пяти морей ушел на дно Великого Криминального Океана. Все людское отребье стекалось сюда грязными ручьями — от бродяг-бомжей до наемных политиков, от великосветских шлюх до вокзальных шалашовок. Нет ни одного самого гнусного преступления, которое бы не творилось ежечасно и ежеминутно в чреве Москвы. О, это он знал как никто другой… Оперативки, которые зачитывались им по утрам, потрясали, казалось бы, окостеневшие души всезнающих и все видевших московских сыщиков. Милая, добрая, хлебосольная старая Москва вместо третьего Рима превратилась во второй Вавилон, в Содом посреди Гоморры…
Бежать!
Куда?
Был еще один — запасной — вариант. Если жизнь совсем допечет, уехать в Туркмению, в Ашхабад, где жил старый фронтовой друг отца — полковник, пограничник Сулай. Тот, еще командуя отрядом на иранской границе, много лет безнадежно зазывал в гости и отца, и его в райские, судя по его письмам, края, где «газели пьют росу из цветов лотоса». Так и не выбрались. Может, сейчас махнуть? В Туркмении тишь да благодать. Самая спокойная республика из бывшего СССР. Купить домик в благословенной Фирюзе по соседству с Сулаем… Ага, и фазанов завести, и зажить, как достославный российский таможенник Верещагин из «Белого солнца пустыни», полной чашей, икру ложкой загребать…
Нет, домик он давно собирался прикупить, и не в Туркестане, а на берегу моря, где-нибудь в Севастополе или под Ялтой, так, чтобы по утрам, выбежав из дверей в плавках, сразу же нырять в солнечную пузырчатую голубую колышень, а по вечерам чтобы волны захлестывали на ступени дома…
Взгляд голодного бродяги становился все нестерпимее. Еремеев оставил кусок броквурста и подошел к прилавку заказать новую порцию. Краем глаза он видел, как бомж перебрался за его стол — поближе к сарделечному охвостью. Еремеев вернулся на свое место и поставил перед мужиком картонную тарелочку с дымящимся немецким деликатесом, политым горчицей и кетчупом.
— Ешь!
Бродяга не стал себя долго упрашивать. Длинная колбаска враз укоротилась вдвое.
— Освободился, что ли? — поинтересовался Еремеев, отхлебывая свой кофе.
— Ага…
— По какой статье срок тянул?
— По сто…
— Квартирные кражи.
— Знаешь… Тоже сидел?
— Нет. Я сажал.
— Мент?
— Следователь. Теперь бывший.
— Спасибо за угощение, гражданин начальник, — широко улыбнулся мужик. Было ему на вид лет сорок. Курнос и синеглаз. Окает.
— Не вологодский?
— От, мать честная, насквозь видит! Ну, ты, видать, и колол нашего брата… Череповецкий я. Череповец, слыхал, такой город есть?
— Слыхал. Еще будешь?
— Не держи меня за нахала. Но… Оголодал малость. Буду! Дай тебе Бог незлую тещу.
Еремеев заказал еще одну сардельку, стакан кофейной бурды и два песочных кольца. Все это незамедлительно исчезло под рыжеватыми усами бомжа. Еремеев принюхался. Мочой от него не пахло. Еще не совсем опустился.
— Зовут тебя, судя по наколке, Павел?
— И тут угадал, черт глазастый! Павел. Пашка, Павел Артамонович… Слушай, а поехали со мной в Иркутск? А? Ты мне только билет купи. А я тебе покажу, где Колчак золото спрятал. Ей-богу знаю! Мне дед один — очень надежный старичок, из бывших — на карте все показал. Я знаю. Один знаю. Больше никто. Поехали со мной? Мне б только деньжат на дорогу собрать. А там три ящика со слитками. Орлами еще двуглавыми клейменые. Возьмем сколько упрем.
Мужичок говорил это с таким жаром, с каким убеждать могут только отпетые кладоискатели- фанатики. Было в нем что-то располагающее к себе — то ли улыбался обаятельно, то ли глаза не утратили живого блеска и сверкали заговорщически — так мальчишки делятся меж собой страшными тайнами. Вдруг повеяло чем-то из детства: «Остров сокровищ», харчевня, пираты, клады… Да это и был русский вариант стивенсоновского романа — московская забегаловка, бывший зек, золото Колчака, Сибирь, орленые слитки…
— Ну что, едем? — настаивал Артамоныч.
— Уговорил, черт языкатый, — усмехнулся Еремеев. — Едем. Только для начала слегка тебя приоденем.
Они вышли в Столешников переулок и здесь, в бывшей комиссионке, а ныне магазине готового платья, выбрали Артамонычу коричневый в полоску недорогой костюм, бежевую немаркую рубашку и галстук в цвет будущих носков. Переоделся он в примерочной кабине, слегка обалдев и от произошедшей в его жизни перемены, и от собственного отражения в зеркалах.
— Ботинки бы тебе еще сменить, — сказал Еремеев, посмотрев на лагерные «прогары» своего
