«А может, я немного того? Так лихо расстаться с квартирой? А жить теперь где? Ну, летом-осенью здесь, на яхте. А зимой? Все же замерзнет, яхту надо поднимать… А в следующем году? Или ты рассчитываешь жить только до осени?»
В этой бесконечной череде тревожных вопрошений он сразу же уловил нотки материнского голоса. Только мама умела так обстоятельно причитать. Он прислушался к себе, пытаясь услышать доводы отца — так ловят в эфире нужную радиостанцию. Он умел это делать, слыша в себе почти явственно токи то отцовской, то материнской крови. Отец долго не отзывался, потом заговорил:
«Все правильно, мать. Москва ему теперь надолго заказана. Да и не сошелся на ней клином белый свет, на твоей Москве. У парня голова есть, это главное. На подводной лодке не пропал, на яхте тем более не пропадет. Меня другое волнует: не поступился ли он честью своей, не бросил ли товарищей, не сбежал ли с позиций?»
«Ну, батя, ты в своем репертуаре… Был Афган, и я там три года под пулями отпахал. Себя проверил. Знаю, под обстрелом залягу, но назад не побегу. А сейчас — тебе такого не снилось! И хорошо, что ты не дожил до этих времен. Ни фронта, ни тыла, ни своих, ни чужих. Все смешалось. Народа нет — есть стадо: кто быстрее добежит до кормушки. И ринулись, подминая все и вся. Оборзели все. И я не позиции бросил, а вышел из игры. И красиво вышел. Не хочу быть ткачом голого короля. Пусть другие, кому совесть позволяет, шьют ему одежду из ничего. Были «русские без отечества» — эмигранты. А мы — «русские без государства». С отечеством, но без государства. Наверное, это еще хуже, чем быть изгоями. Государство меня предало, откупившись пятью бутылками ваучера. Ну, так и я этой бандитской власти на пять бутылок давно наслужил. И деньги свои я добыл, как добывают трофеи в бою. И не суди меня за них, не у честных людей взял».
«Нет, Еремеев, деньги ты взял вот у этой девчонки, которая так доверчиво спит под твоим боком. Знаешь, как это называется? Сутенерство. Ты — альфонс, Еремеев».
«Ни фига! Деньги — ее. Но они — криминальные, грязные, нечестные».
«У путан тоже деньги криминальные. Но некоторые мужики живут на них припеваючи».
«А я ее деньги ей же во благо обратил. Она на этой яхте в новую жизнь пойдет. Может быть, это еще наше общее имущество будет. Вот женюсь на ней… И женюсь. Что тогда скажешь?»
«И женись. Но для создания вашего общего имущества ты, Еремеев, использовал беззаконное право действовать по схеме противника».
«Господи, вот занудство-то. И зачем я только в юридическом учился!.. Да, использовал! Но в неправовом государстве, как наше сегодня, отсутствие законов равно для всех. Каждый сам создает свой Уголовный Кодекс».
«Но ведь это анархия!»
«Анархия. До тех пор, пока не победит самый приемлемый для всех, самый справедливый кодекс жизни».
«А ты считаешь свой кодекс самым справедливым?»
«Ну, может быть, не самым. Во всяком случае, если голодный человек отбивает у волка похищенного им ягненка и съедает его, это не преступление».
«Это закон джунглей».
«Да. Мы все сегодня в джунглях. Самое главное — остаться в джунглях человеком. Именно поэтому я, — тут он покрепче обнял спящую Карину, — возьму ее в жены…»
С этой счастливой мыслью он и уснул.
Глава одиннадцатая
ОТВАЛЬНАЯ
Утром они вернулись в гавань яхт-клуба под парусами — с попутным ветром. После завтрака спасенная Лена, пообещав вернуть к вечеру Каринину одежду, уехала в Москву. Еремеев с нетерпением ждал приезда майора с Артамонычем и не дождался. Либо помощник по особым поручениям отправился в родной Иркутск на поиски золота Колчака, либо… Он догадался о причине второго «либо» лишь к вечеру, когда небо в московской стороне заполыхало разноцветными вспышками. Салют! День Победы. Наверняка, в тимофеевском доме идет нешуточная гульба.
Вообще-то можно было бы и здесь отметить, на воде, еще лучше получилось бы, чем заурядная пьянка. Зато с последним залпом салюта на пирсе появилась Лена с большой коробкой «Птичьего молока». Еремеев отогнал «Сайта Марину» к месту вчерашнего ночлега и они отметили и всенародный праздник, и спасение рисковой студентки от «групповухи», как определила Карина несостоявшееся происшествие.
— До чего ж тут у вас хорошо! — вздохнула Лена, оглядывая салон. — Счастливые…
— Поплыли с нами, — предложила Карина.
— Ой, я бы с радостью. Но у меня еще два экзамена…
— Досдашь осенью, — посоветовал Еремеев.
— Степухи лишат.
— Сколько вам платят? В пересчете на баксы?
— Ну… Где-то… Почти девять долларов в месяц.
Еремеев достал из бумажника бледно-зеленую купюру с портретом Франклина.
— Вот тебе франк. Считай, что у тебя теперь именная стипендия до зимней сессии.
— Как это? Шутите, что ли? Так не бывает…
— Бывает. Именная стипендия имени Франклина. Вместо Ленинской… А может, мне свою учредить — имени капитана Еремеева. Звучит?
— Ага, — подтвердила Карина. — Для особо одаренных студенток.
— И студентов тоже. Скажем, юридических вузов или вообще — гуманитарных факультетов.
Карина насмешливо пропела:
Лена вспыхнула, отодвинула деньги.
— Не надо. Я как-то без спонсоров обходилась…
— Да ну! — всплеснула руками Карина. — Поделись опытом.
— Стоп, девочки, стоп! — вмешался в разгорающуюся пикировку Еремеев. — Предлагаю контракт. Ты готовить умеешь?
— Ну, немного…
— Экипажу яхты «Санта Марина» на весенне-летнюю навигацию требуется кок. Кокша. Оклад — полста долларей в месяц. Жилплощадь предоставляется. Бесплатный проезд водными путями до Ульяновска и далее. Условия подходят?
— Нет, правда, я готовить умею. Я у нас в общаге… Ко мне девчонки всегда приходят, когда я чего- нибудь стряпаю. Меня мама учила. Пирожки с капустой могу… Она меня даже бананы научила делать.
— Это что, пирожные такие? — спросила Карина. — Вроде «картошки»?
— Нет. По вкусу не отличишь — самые настоящие бананы и даже еще вкуснее. Мама их делает из пареной тыквы. Не смейтесь только. Я когда маленькой была, все время просила ее бананов купить. А денег не было. Так она тыкву нарезала колбасками и парила с сахаром. Ну, не отличишь! Я вам сделаю!
На том и порешили.
Спать улеглись на прежних местах. Лена на диванчике в салоне, Еремеев с Кариной в носовой каюте. Он обнял ее, нашел губы, сладкие от «Птичьего молока» и ликера.
