— Чем больше бумаг, тем чище жопа. А ты весь век ходи в засранцах.
— Ну спасибо, уважил.
— Заходи. Когда деньги будут.
Зато Артамоныч, радостно встретивший его в общаге на Стромынке, на тот же вопрос, пойдет ли он на дело, сказал не мудрствуя лукаво:
— А куда ж я без вас, Олег Орестович, денусь?
Еремеев усмехнулся, представив, что сказал бы о нем Махалин: «Индивид, выбитый из сетки ролевых отношений!». Право, их неплохо учат там, в Высшей школе МВД…
Он снова выдал ему пистолет — незаконное хранение оружия, организация вооруженной банд- группы — и объяснил, куда позвонить и что сказать. В телефонной будке они слушали трубку вместе. Голос Анастасии назвал другое место встречи: ворота Немецкого кладбища со стороны Новой Дороги.
— Все, что от тебя требуется, — наставлял Еремеев Артамоныча, — взять на прицел санитара в салоне. И все. До моих распоряжений. Шофера беру на себя. И еще вот это возьми.
— Что это?
— Шприц-тюбик с успокоителем. Кольнешь ему потом, чтоб не дергался.
Коробка со шприц-тюбиком, изъятая у Леонкавалло в «Орбисе», оказалась незаменимым дополнением к их двум стволам.
Все шло как нельзя лучше: пока Артамоныч поджидал в кирпичных готических воротах «стюардессу Харона», Еремеев занял позицию в щели между оградой и цветочным киоском. Весь народ в этот поздний вечерний час толпился на остановке трамвая, так что пространство перед воротами Немецкого кладбища было совершенно безлюдно. Единственное, что его смущало: Анастасия могла увести клиента к другим воротам — к Главным. Но санитарная «волга» остановилась, как по заказу, у цветочного киоска. В тот самый момент, когда Шарпей, а это был снова он, распахивал дверцу перед Артамонычем, Еремеев вышел из-за киоска и, оттолкнув оторопевшую Анастасию от передней дверцы, сунул пистолет в открытое окно кабины:
— Из машины! — скомандовал он шоферу. — Руки на капот!
Артамоныч наставил свой «браунинг» на Шарпея, и тот получил совершенно иное указание:
— В машину! Руки на затылок!
Если водитель послушно вылез и уперся в пыльный капот, даже растопырив пальцы для вящей убедительности, то санитар замешкался, и Еремееву пришлось повторить распоряжение, ткнув стволом в толстую спину.
— Шарпеюшка, прошью насквозь. Не дури!
Санитар нехотя влез, держа руки на шее.
— Ручонки повыше! На носилки ложись. Лицо вниз.
Анастасия благоразумно застыла, как в детской игре «Замри!». Она тихо ойкнула, когда игла шприц- тюбика вонзилась сквозь юбку в ягодицу. Шарпей же взвыл благим матом, должно быть, Артамоныч по неопытности угодил в седалищный нерв. Из-под левых подмышек и у санитара, и у шофера вытащили по «макару».[18] Анастасию, покорно обмякшую и безразличную ко всему на свете, усадили на ее законное место рядом с шофером. Шофера предупредили, что если он не хочет заиметь две минные дырки в башке, путь везет без фокусов, на что он охотно согласился:
— Мы люди маленькие, куда сказали, туда и повезем.
— Обратно едем. К шефу! Понятно?
— Чего ж не понять. Дорожка накатанная.
Шарпею, учитывая массу тела, всадили для большей надежности еще одну дозу.
Белая «волга» с красными крестами на бортах стремительно неслась по Ленинградскому шоссе. Дальнейший план действий Еремеев представлял себе довольно смутно: «Проезжаем на территорию. Останавливаемся у белого коттеджа. Шоферу укол. Входим в дом. Карину в машину. Гербария в заложники и вместо Шарпея — в салон на носилки. Выпихиваем водителя и Анастасию. Я за руль, Артамоныч рядом. К воротам. Вот здесь самое сложное. Непонятно, кто их открывает. Похоже, с дистанционного пульта. Выбежит охрана — огонь на поражение. Но тогда шансов немного, у них автоматы. И сколько их? Нет, стрелять нельзя. Гербарий заложник. Сам открыть прикажет. Знать бы его в лицо… Карина подскажет. Ладно, прорвались, что дальше? Гербарию пулю в затылок, машину в озеро… Ох, крутая уголовщина выходит. Не стрелять, но вместе с машиной гниду в озеро… Главное обезглавить эту контору… Три авиабилета до Симферополя и первым утренним рейсом… Хорошо бы!.. Но пока эти проклятые ворота проскочить нужно… Не думать ни о чем расслабляющем. Только вперед. Внезапность и дерзость — спутники победы».
Еремеев внимательно следил за дорогой. Пока все было хорошо знакомо: проскочили Химки, Зеленоград, Ложки… За Черной Грязью свернули направо. Пошла грунтовка в объезд солнечногорского полигона курсов «Выстрел»… Стемнело, когда фары «санитарки» вперили свой пристальный свет в зеленые железные ворота, на которых Еремеев мысленно начертил: «Каждому — свое». Длинная стальная створка медленно откатилась на роликах в сторону, рождая в напряженных мозгах Еремеева и Артамоныча одну и ту же тоскливую мысль: «Хрен отсюда выскочишь на машине». Только бы Гербарий оказался на месте. Шофер подкатил к тому самому крыльцу — у левой, служебной, половины коттеджа и тут же, через лючок в перегородке получил порцию «успокоителя».
— Сидеть смирно! — напутствовал его на прощанье Еремеев. Никто к ним не вышел, хотя в окнах горел свет. Правое — парадное — крыльцо манило полуоткрытыми дверями с подсвеченным витражом. Туда и направились, сжимая в карманах пистолеты. Они вошли в тамбур бесшумно — ноги приятно пружинили по ворсу пластикового — под газонную траву — паласа. Еремеев решительно нажал бронзовую ручку в виде орлиной лапы, сжимающей яйцо. И в ту же секунду под ногами что-то щелкнуло, полик тамбура раскрылся, и оба непрошеных визитера улетели в темень бетонного подпола. Падали не долго, но больно, хорошо что дно ловушки было выстлано губчатой резиной. Створки над головой сомкнулись.
Еремеев не успел осознать ужас своего положения, как стальная решетка, наехавшая откуда-то сбоку, крепко придавила его И Артамоныча к сырой кирпичной стене. Нечего было и думать, чтобы вытащить из кармана оружие.
Вспыхнул свет.
— Так-а-ак… Кто это к нам пожаловал? — услышал Еремеев знакомый голос. Леонкавалло стоял перед решеткой, внимательно изучая добычу.
— В ярославскую тюрягу залетели гулюшки, — пропел он на частушечный мотив. — Залететь-то, залетели, а оттуда — фуюшки! С прибытием вас, господин следователь! Не ушиблись?! Приношу извинения от имени хозяина дома, но принять он вас сегодня не сможет…
— Отчего же, отчего же… — За спиной Леонкавалло появился невысокий худощавый старик в черном кожаном пиджаке при белой сорочке.
— Опять вы без бронежилета, Герман Бариевич?! — пожурил его телохранитель. — Ведь у них еще не изъято оружие.
Он просунул руку в ячейку решетки и без труда вытащил из карманов пленников пистолеты.
— О! Мой! Вернулся, голубчик, — поцеловал он свой «браунинг». — А я уж думал с концами.
— Ну, теперь проводи гостей в кабинет, — распорядился Гербарий. — Я надеюсь, они расскажут о цели своего необъявленного визита… А впрочем, начнем, пожалуй, с господина Еремеева. Вы не против, Олег Орестович? Кстати, какое чудненькое у вас отчество для следователя ФСК, простите, МУРа, так и хочется произносить Арестович.
Решетка отъехала, и Еремеев смог вздохнуть полной грудью. Леонкавалло отконвоировал его по узкой лестнице вверх следом за хозяином дома. Они поднялись в полуосвещенный кабинет, черный, как фотолаборатория, отчасти и напоминавший лабораторию, но не фотографическую, а биологическую: микроскоп на столе, какие-то склянки… Бросился в глаза череп-пепельница. Чье несчастное вместилище мозга наполняется теперь сигаретным пеплом и окурками? И кто будет стряхивать сгоревший табак в его, еремеевскую, черепушку? Уж, конечно же, Леонкавалло не откажет себе в удовольствии поставить новую пепельницу где-нибудь в своем сортире…
Самым примечательным в кабинете было то, что окна в нем заменяли два больших экрана плоских
