психику.
Свою экипировку он дополнил шерстяными носками, яловыми армейскими сапогами со слегка подпаленными голенищами и вязаной лыжной шапкой.
Расцеловав на прощанье связанную Татьяну, он двинулся на станцию.
Глава третья
«ЖИЛЬЕМ ТЕБЕ БУДЕТ ДОРОГА»
До Питера решил добираться старым курсантским способом — на перекладных электропоездах, минуя Москву. От Хотькова без особых проблем я доехал до Дмитрова. В Дмитрове помог шоферу КамАЗа с пиломатериалами сменить пробитое колесо, и он подбросил меня до Твери. Распрощались как старые друзья. Даже оставил адресок, правда не тверской, а конаковский. Но мало ли куда забросит меня проклятие моей жизни. Кто-то проклял героя ассирийского эпоса Гильгамеша — «Жильем тебе будет дорога!» Похоже, и меня кто-то сглазил в этом же плане…
Я долго бродил по перрону овального тверского вокзала. В расписании зияла двухчасовая временная дыра. Не дожидаясь следующей электрички, идущей до Вышнего Волочка, я перебрался на платформу грузового поезда, заставленную кабинами «сантехнических блоков» для жилой скоростройки. Состав идет на Псков, но в Бологом его, наверняка, задержат на стрелках, так что не теряя ни минуты зря, я проделаю пол-пути до Питера. Это дорожное везение еще более подкрепляет мой дух и, несмотря на чувство крепчающего голода, поездка в унитазной кабинке кажется забавным приключением. Правда, сверху здорово задувает, но зато греет чувство полной безопасности — никаких контролеров. Под стук колес припомнился мотивчик забытого шлягера.
В Бологом я выскочил, судя по вокзальным часам, чуть позже полудня. И застрял. До ближайшей электрички на Малую Вишеру кассирша пообещала пять часов. Однако шныряние по запасным путям принесло свои результаты: на Питер отправлялся длинный разношерстный состав, в середине которого я обнаружил железнодорожный кран. Дверца кабины крановщика была замотана проволокой, размотать которую не составило труда. Я довольно комфортабельно устроился на маленьком кожаном сиденьице. Если бы не фанера, прикрывавшая стекла со всех сторон, можно было бы считать, что мне досталось бесплатное одноместное купе. Но едва товарняк набрал скорость, как из всех щелей задули ледяные вихри и уютное «купе» превратилось в пыточную камеру. Я затыкал щели ветошью и старыми газетами, найденными за спинкой сиденья, но теплее от этого не стало. Я садился спиной, боком, поджимая ноги, пытался приплясывать, бил по коленям и считал тягучие километры. Лишь к вечеру состав кое-как дотащился до заснеженных питерских предместий и встал где-то перед Навалочной. Дрожа от холода, я вскочил в электричку и через несколько минут достиг наконец цели: стеклянный аквариум Московского вокзала Санкт-Петербурга переливался огнями реклам и лампионов. Первое желание — отогреть где-нибудь задубевшие руки и ноги. Где? В туалете — под краном горячей воды. Вот и стрелка, указующая нужный путь. Спускаюсь в цокольный этаж и чуть не натыкаюсь на лежащий обрубок человеческого тела. Безногий инвалид спит на подмоченном картоне в нескольких ступенях от входа в туалет. Мимо, стараясь не замечать жутковатое зрелище, деловито снуют пассажиры — бывшие коммунисты, убежденные демократы, христиане, зеленые, красные, белые… И только этот обрубок живого человека, не зачисленный ни по какому гуманитарному ведомству, ничком лежит возле драной ушанки с набросанными в нее драными рублевками.
Как быстро выветрился из наших душ этот, казалось бы навечно привитый моральный завет: «Человек человеку друг, товарищ и брат…»
Хрясь! Рычаги турникета едва не врезали по колену. Туалет оказался платным. Вход — пятьсот рублей. По старому — 5 копеек. В кармане ватника — пустота, нарушенная двумя предметами: шариковой авторучкой, прихваченной из бани, да боцманским ножом.
Поднимаюсь наверх. Должен же быть где-то и бесплатный туалет. Но ноги сами собой несут промерзшее тело в буфет. Стаканчик бы горячего кофе. Но пластиковый стаканчик многократного употребления с нацеженной коричневой жижей, скромно названной «кофейный напиток», стоит баснословную в моем положении сумму — семьдесят рублей.
— А можно просто стаканчик кипятка?
Зачумленная буфетчица, бросив косой взгляд на мой ватник, не удостоила ответом.
Но ведь я сам читал, что даже в гражданскую войну, не говоря уже о прошлой, — на всех станциях был бесплатный кипяток.
Выискивая в тщетной надежде титан с кипятком, я наткнулся взглядом на парочку бомжей — он и она. Почти семья. Цепкими звериными взорами они следили за жующими пассажирами. Едва кто-то оставлял недоеденным бутербродный хлеб или недопитым пластиковый стаканчик, как один из них бросался за добычей. Поймав на себе изучающе злобный взгляд парочки — не претендует ли новичок на их кормовой участок? — я покинул буфет. Бесплатный туалет нашелся слева от старинного вестибюля. И воды из-под крана в нем — зеленовато-хлорной, гнусноватой на вкус питерской воды — можно было бесплатно пить сколько угодно… Помимо всех прочих органолептических недостатков, эта вода имела еще одно коварное свойство — разжигать чувство голода… Ну да ладно. Будет день, будет и пища.
Слегка отогревшись на вокзале, я отправился на Лиговку. Вся моя жизнь выстроена на одном законе — законе подлости. Конечно же, Татьянина сестра оказалась в отъезде.
— В Выборг уехала, — сообщила соседка. — Вы через недельку загляните.
— Через недельку… Через неделищу.
Все-таки на вокзалах выживать легче, чем где бы то ни было.
Зал ожидания не сулил ночного отдыха. Пластиковые сиденья, даже свободные по три кряду, не вызывали ни малейшего желания прилечь — их рельефные края, от одного взгляда на которые начинали ныть ребра, вызывали ностальгию по массивным дубовым вокзальным диванам с резным вензелем «МПС» на высоких спинках, разгораживавших сооружение на две скамьи. Вот там-то транзитному пассажиру- страдальцу можно было вытянуться в полный рост.
Порыскав по залам, я обнаружил подобие таких скамей в вестибюле старинной части вокзала. Ввиду позднего часа два диванчика были уже заняты спящими счастливцами. Недолго думая, я прилег на свободную половинку, составив пару моей заспинной соседке, той самой бомжихе, что охотилась в буфете за объедками. Ее напарник почивал отдельно — через проход. Почему он так поступил, я понял, когда поглубже втянул в себя воздух: в ноздри ударил запах, мягко говоря, давно немытого тела, а если уж называть вещи своими именами — перекисшей мочи. Наверное, это была своего рода газовая защита, отпугивающая непрошенных соседей, вроде меня. Я старался дышать неглубоко и редко, утешаясь тем, что если бы не эта «пахучая завеса», лежачее место давно бы было занято пассажирами…
Как ни хотелось спать, но уснуть мешали приглушенные выстрелы револьверов и бодрые музыкальные трели, которые неслись из угла с игровыми автоматами. Несмотря на глухую заполночь, скучающая публика азартно всаживала «торпеды» во вражеские корабли, водила мотоцикл и палила по уткам из светоэлектронного ружья. Я перевернулся на спину, и глазам моим открылся помпезный плафон, расписанный на темы радостного строительства коммунизма. Под выстрелы игрушечных ружей и ржание электронных коней, плыли среди дворцов, заводов и цветущих садов красные стяги с ликом вождя… Привычная сказка слегка убаюкивала, но в «сон золотой» властно вмешалась жизнь: по каблуку моего сапога постучали чем-то резиновым. Скосив глаза, я увидел милиционера с дубинкой. Не дожидаясь более серьезных контактов с блюстителем порядка, я покинул нагретое ложе и поспешил затеряться в редкой
