Павлова потешала презентация «юной» посетительницы. На вид ей спокойно можно было дать лет тридцать пять, хотя выглядела при этом она очень хорошо. Но женщины обожают уменьшать свой возраст. Чем бы дитя ни тешилось... Что же касается бизнеса, так Андрею даже стало интересно.
– Что же это за бизнес был? Нефтяной?
– Да нет, рекламное агентство. О, это была целая история. И я вам ее с удовольствием расскажу, но не здесь. Вся эта обстановка не располагает к откровенной беседе, а я хочу быть с вами откровенной, поскольку собираюсь и готова с вами сотрудничать. Кто знает, возможно, вы заинтересуетесь моими проектами. Их у меня множество. Я здесь буквально по дороге приметила очень милый итальянский ресторанчик. Я вас приглашаю. Давайте вместе проведем бизнес-ланч. Вы же не откажете даме?
Андрей вспомнил дружеские наставления Отвагина, все его предостережения и совет гнать Троцкую взашей. Он с удовольствием сделал бы это, но совершенно не представлял себе – как именно. В результате вслух он произнес:
– Конечно, с удовольствием. Но уж разрешите мне вас пригласить самому.
Комплот Корбюзье
В гостях у Проскуриных время летело незаметно. Шапошникова накормили ужином, напоили чаем. Владимир абсолютно погрузился в атмосферу этого дома.
– А вот теперь пришло время показать вам последнее письмо Корбю к бабушке, так ею и не прочитанное. Те письма, которые он писал ей в тридцатых годах, носят глубоко личный характер. Последнее же письмо было в письме к Бурову. Оно шло по официальным каналам. Учитывая, что читать будут и цензоры, Шарль Эдуар писал для бабушки как бы между строк. Конечно, она сама прочитала бы там больше, чем мы. У них был свой код. Вообще, она понимала его без слов. Вот так. Сколько лет прошло, а он все мечтал построить под Москвой виллу для себя и бабушки, для большой семьи. Он мечтал о доме, где ощущалось бы тепло семейного очага, о доме счастья.
Ангелина Ивановна пригласила гостя в кабинет, где Аня достала из старинного бюро шкатулку.
– Вы читаете по-французски, Владимир? – спросила Ангелина Ивановна.
– Нет, к сожалению.
– Собственно, сейчас подлинников у нас нет, они в банке у Андрея. Он брал их, чтобы сделать ксерокопии писем и перевода для одной французской журналистки. Копии он принес. А подлинники оставил в сейфе, ему надо было куда-то еще заехать, и он не хотел их с собой возить, все-таки для нас это большая ценность.
– Еще бы – и не только для вас. А зачем французской журналистке перевод?
– Да она, собственно говоря, русская. Конечно, она и сама могла бы перевести, но уж если это сделано, так зачем лишнюю работу брать на себя. В общем, у вас еще будет возможность увидеть настоящие письма Корбюзье. Андрей завтра их привезет.
– А журналистка собирается статью писать?
– Нет, это должен быть телевизионный фильм. Она очень живо поначалу интересовалась нашей историей. Говорит, что готовит сенсацию в Париже, хотя я даже не знаю, как к этому относиться и надо ли вообще предавать гласности историю нашей семьи. Но Андрей считает, что надо, да и сам Корбюзье так считал. О нем много писали, он это всячески стимулировал. Впрочем, дама эта куда-то пропала, и, я думаю, все ее планы – пустой звук, она не показалась мне серьезной журналисткой.
Да собственно, не о ней речь. Вот это последнее письмо – нечто вроде завещания, видимо, Корбю что- то предчувствовал. У него вообще была необычайная интуиция.
Владимир осторожно взял в руки протянутые ему листки письма и начал читать.
«Дорогой друг!
Я недавно прочел у Паскаля очень ценную мысль, цитирую по памяти: „Вся беда оттого, что люди слишком мало сидят дома“. Жилище – прежде всего.
В моих странствиях я пришел к печальному выводу: человек нашего времени потерял свое жилище, нарушив тем самым основное правило жизни. У человека нет больше дома. Он изматывает себя в погоне за обманчивым призраком денег. Жилище – это возможность свободно двигаться, стоять, лежать; наслаждаться прохладой или теплом; отдыхать, погружаться в раздумье. Это возможность испытывать присутствие окружающей среды: солнца – хозяина всего живого; движения воздушных струй, чарующего глаз и несущего душевное равновесие; зрелища трав, цветов, деревьев, неба. Жилище – это возможность иметь семью, составляющее звено цепи вечной жизни; это пространство, необходимое для семейных радостей.
Я мечтал о таком жилище для нас с О., но где теперь она? Какие результаты дали твои поиски? В моем сердце еще теплится надежда построить для нее виллу. Я вспоминаю ее крохотную комнатку, из которой она и вовсе пропала в никуда. Я не в состоянии усвоить эту мысль – в никуда! Есть ли у нее сейчас хоть какое-либо жилище? Не верю, что ее нет в живых, что бы там ни говорили в тех инстанциях, куда ты обращался. Чувствую, что она жива.
Я думаю о ней, думаю о том, как она живет. Где? Эта проблема – первая из всех проблем. Работа, перемещение в пространстве – все это стоит на втором плане.
Жилище – это ключ ко всему...»
Тут Шапошников прервал чтение, поразившись созвучности этого письма с недавно прочитанной мыслью, высказанной знаменитым испанским архитектором Гауди: «Человек, не имеющий собственного жилья, находится в состоянии постоянной иммиграции». А Корбюзье продолжал, пряча за общими рассуждениями вопросы, которые его не переставали волновать. Он знал, что письма из-за границы в Советском Союзе проходят цензуру, а потому обращался не только к Бурову, но и к цензору, отвлекая его пространными рассуждениями. И все это в надежде на то, что хоть обрывки его слов дойдут до главного адресата, до Ольги Сергеевны Проскуриной.
«В упадке жилища таится гибель современного общества. Войны – порождение нищеты и тщеславия – для нас бессмысленны, и они не смогли бы найти сторонников, если бы современное общество направило свои силы на осуществление основной жизненной задачи – создания жилищ.
Наш первейший долг состоит в том, чтобы призвать на помощь инициативу, дерзость, мужество человека, пробудить его душу и разум, вступить в борьбу, в соревнование, одержать победу.
О. была единственной женщиной, которая заставила меня задуматься о том, что самый гармоничный образ жизни – семейный. Он дает ощущение большей полноты жизни. Но судьбе было угодно, чтобы это ощущение я так и не смог испытать. Хотя я уверен, я чувствую, что у меня есть семья, возможно, есть ребенок, но где они? Где?
Думая об этом, я стал писать о том, что современное общество стремится пересмотреть методы своей семейной организации, оно возвращается к одному определяющему моменту: огонь, очаг – кухня, столовая – все это один комплекс. Сформулировав этот вывод, мы тем самым возвращаемся к лучшим традициям всех цивилизаций...
Я это пишу о неких гипотетических семьях, а думаю о своей, которая могла бы быть у меня. И она есть! Знаешь, я написал завещание. А что завещать? Незавершенные проекты?
Но почему нет? Кто-то их завершит, и – мне так кажется почему-то, я как будто вижу это – в конце концов моя семья будет жить в доме, который я мечтал построить для них.
Кто его построит?
Мысль материальна. Я думаю, найдется такой человек. Что ему подсказать? Только верить в себя, много работать, не изменять себе. Каким образом можно развить свои творческие силы? Для этого мало быть подписчиком архитектурных журналов, надо открывать новые, еще неизведанные богатства природы.
Мы стоим на пороге архитектурного открытия нашего времени. Пусть повсеместно возникают новые, свежие предложения. Через сто лет можно будет говорить о новом стиле. Возможно, то, что я построил за свою жизнь, окажет влияние на этот стиль.
Мне хотелось бы, чтобы все архитекторы взяли карандаши и рисовали растения, листья, выражая на бумаге дух дерева, гармонию раковины, формы облаков...
Я хотел бы, чтобы архитекторы стали избранными членами общества, людьми с богатейшим духовным миром, а не ограниченными и бездушными ремесленниками, чтобы они интересовались всем, что происходит
