Европа не поверит?
Европа конечно не поверит. Пока сама не
Да и мы лет пятьдесят назад — ни за что б не поверили. Да и сто лет назад бы не поверили.
В прежней России политические и обыватели были — два противоположных полюса в населении. Нельзя было найти более исключающих образов жизни и образов мышления.
В СССР обывателей стали грести как 'политических'.
И оттого политические сравнялись с обывателями.
Половина Архипелага была Пятьдесят Восьмая. А политических — не было… (Если б столько было да настоящих политических — так на какой
В эту Пятьдесят Восьмую угожал всякий, на кого сразу не подбиралась бытовая статья. Шла тут мешанина и пестрота невообразимая.
Например, молодой американец, женившийся на советской и арестованный в первую же ночь, проведенную вне американского посольства (Морис Гершман). Или бывший сибирский партизан Муравьев, известный своими расправами над белыми (мстил за брата), — с 1930 не вылезал из ГПУ (началось из-за золота), потерял здоровье, зубы, разум и даже фамилию (стал — Фокс). Или проворовавшийся советский интендант, бежавший от уголовной кары в западную зону Австрии, но там — вот насмешка! — не нашедший себе применения. Тупой бюрократ, он хотел и там высокого положения, но как его добиться в обществе, где соревнуются таланты? Решил вернуться на родину. Здесь получил 25 по совокупности — за хищение и подозрение в шпионаже. И рад был: здесь дышится привычней!
Примеры такие бессчётны. Зачислить в Пятьдесят Восьмую был простейший из способов похерить человека, убрать быстро и навсегда.
А ещё туда же шли и просто семьи, особенно жёны, Чэ-эСы. Сейчас привыкли, что в ЧС забирали жён крупных партийцев, но этот обычай установился поране, так чистили и дворянские семьи, и заметные интеллигентские и лиц духовных. (И даже в 50-х годах: историк Х-цев за принципиальные ошибки, допущенные в книге, получил 25 лет. Но надо ж дать и жене? Десятку. Но зачем же оставлять мать-старуху в 75 лет и 16-летнюю дочь? — за недонесение и им. И всех четверых разослали в разные лагеря без права переписки между собой.)
Чем больше мирных, тихих, далёких от политики и даже неграмотных людей, чем больше людей, до ареста занятых только своим бытом, втягивалось в круговорот незаслуженной кары и смерти, — тем серей и робче становилась Пятьдесят Восьмая, теряла всякий и последний политический смысл и превращалась в потерянное стадо потерянных людей.
Но мало сказать,
Эта публика с первых лет революции была обложена вкруговую: режимом и формулировками юристов.
Возьмём ли мы приказ ВЧК № 10 от 8.1.21., мы узнаем, что только рабочего и крестьянина нельзя арестовать без основательных данных — а интеллигента стало быть можно, ну, например по антипатии. Послушаем ли мы Крыленку на V съезде работников юстиции в 1924, мы узнаем, что 'относительно осуждённых из классово-враждебных элементов… исправление бессильно и
Если это всё вместе собрать, то вот: брать вас можно ни за что, исправлять вас бесцельно, в лагере определим вам положение униженное и доймём вас там классовой борьбой.
Но как же это понять — в лагере да ещё классовая борьба? Ведь действительно, вроде — все арестанты равны. Нет, не спешите, это представление буржуазное! Для того-то и отобрали у политической Статьи право содержаться отдельно от уголовников, чтоб теперь этих уголовников да ей же на шею! (Это те изобретали люди, кто в царских тюрьмах поняли силу возможного политического объединения, политического протеста и опасность её для режима.)
Да вот Ида Авербах тут как тут, она же нам и разъяснит. 'Работа по политическому воспитанию и перевоспитанию начинается с классового расслоения заключённых', 'опереться на наиболее близкие пролетариату слои'[134] (а какие ж это — близкие? да 'бывшие рабочие', то есть воры, вот их-то и натравить на Пятьдесят Восьмую!)… 'перевоспитание
Так что когда жизнь нашу полностью отдавали во власть воров — то не был произвол ленивых начальников на глухих лагучастках, то была высокая Теория!
'Классово-дифференцированный подход к режиму… непрерывное административное воздействие на классово-враждебные элементы' — да влача свой бесконечный срок, в изорванной телогрейке и с головой потупленной — вы хоть можете себе это вообразить? —
Всё в той же замечательной книге мы читаем даже перечень приёмов, как создать Пятьдесят Восьмой невыносимые условия в лагере. Тут не только сокращать ей свидания, передачи, переписку, право жалобы, право передвижения внутри (!) лагеря. Тут и создавать из классово-чуждых отдельные бригады,
И как удобно, владея классовой идеологией, выворачивать всё происходящее. Кто-то устраивает «бывших» и интеллигентов на придурочьи посты? — значит тем самым он 'посылает на самую тяжёлую работу лагерников из среды трудящихся'. Если в каптёрке работает бывший офицер, и обмундирования не хватает — значит, он 'сознательно отказывает'. Если кто-то сказал рекордистам: 'остальные за вами не угонятся' — значит, он классовый враг! Если вор напился, или бежал или украл, — разъясняют ему, что это не он виноват, что это классовый враг его напоил, или подучил бежать, или подучил украсть (интеллигент подучил вора украсть! — это совершенно серьёзно пишется в 1936 году). А если сам 'чуждый элемент даёт хорошие производственные показатели' — это он 'делает в целях маскировки'!
Круг замкнут! Работай или не работай, люби нас или не люби — мы тебя ненавидим и воровскими руками уничтожим!
И вздыхает Пётр Николаевич Птицын (посидевший по 58-й): 'А ведь настоящие преступники не способны к подлинному труду. Именно неповинный человек отдаёт себя полностью, до последнего вздоха. Вот драма: враг народа — друг народа.'
Но — не угодна жертва твоя.
'Неповинный человек'! — вот главное ощущение того эрзаца политических, который нагнали в лагеря. Вероятно это небывалое событие в мировой истории тюрем: когда
