руководителей держав-победительниц. Сталин, Трумэн и Эттли (сменивший потерпевшего поражение на выборах Черчилля) договаривались об управлении побежденной Германией и об устройстве послевоенного мира. А на японский город Хиросиму падает атомная бомба, о чем здесь, в Западной Европе, никто еще ничего не знает.
И три машины, две трофейные легковые и грузовая с крытым верхом, катятся по обсаженным фруктовыми деревьями дорогам из саксонской Гриммы на север.
Сержанту Тихомирову, разумеется, уже известно место нашего назначения — город Потсдам.
Глава девятая. «Смерш»
Катят наши машины по ухоженным гладким немецким дорогам.
В грузовой — мы, солдаты, вместе со старшиной-взводным. Впереди на легковых — толстенький подполковник Вдовин «из корпуса», наш гвардии капитан, еще два старших лейтенанта. А Марь-Семенна осталась в Саксонии. Говорят, она поссорилась с начальником и теперь демобилизуется.
Приехали в Потсдам, легко нашли городскую комендатуру. Оттуда прибежал немолодой лейтенант, отрапортовал нашему подполковнику, сел к нему в машину. Взводный объясняет: это наш квартирьер, он будет комендантом отдела. Через пять минут — мы у выбранной лейтенантом резиденции, это красивый особняк на тихой улочке, вокруг такие же богатые дома. Подполковник вылезает из машины, смотрит по сторонам и тут же объясняет лейтенанту, что он лопух: где это видано, чтоб отдел контрразведки размещался у всех на виду? Лейтенант предлагает показать другие помещения. «Завтра! — отрезает Вдовин. — В девять ноль-ноль. До завтра — всем отдыхать. Можете идти!»
Комендант исчезает.
Подполковник с капитаном расположились наверху, в комнатах с роскошной мягкой мебелью и огромным балконом, уставленным кадками с южными растениями. Оба старших лейтенанта ушли в городскую комендатуру с какими-то делами. Взводный поставил часовых у входа и охранять автомашины. На первом этаже, слегка заглубленном ниже тротуара, множество помещений и огромная кухня. Ночевать будем здесь.
Перекусили, вышли на улицу. Осматриваемся. Вокруг богатые дома, ничего не скажешь. А жителей не видно. Выселили их, что ли? Вот на улице появился мальчишка лет восьми, в руках у него старая игрушка. Подошел к нам. У мальчишки нездорового бледного цвета лицо. Темные дуги под глазами. Наверное, у меня были такие весной сорок второго в Харькове. Это от голода. Пацан смотрит на нас, протягивает руку и просит: «Битте, брот...» — Пожалуйста, хлеба!
Взводный Саша — молодец. Тут же достал из продуктового тюка две (!) буханки хлеба и банку с тушенкой. Отдали их парню. Тот стащил с себя рубашку, завернул добычу, прокричал «данке!» и унесся.
Стемнело. Начальство не беспокоит, часовые на посту, солдатский народ, напившись чаю, неторопливо чешет на кухне языки — рассуждает, какая теперь будет жизнь и служба. С улицы заходит поддежурный: «Слышь, старшой, давешний пацан пришел, чего-то лопочет да показывает. Выйдешь?» Саша кивает мне — пошли!
И под каштанами потсдамской улочки, застроенной богатыми особняками, мы выслушиваем замечательное устное послание.
«Мама сказала, что вы очень добрые люди, мы хотим вас благодарить. Я вам покажу место, где что-то спрятано. Мама сказала, что вам это очень понравится!» Старшина берет электрический фонарь, зовет еще одного солдата. «Пошли!» Пацан ведет нас в какой-то двор, там отыскивает узенькую заднюю дверь пристройки. Объясняет, что «hier!», здесь. Дверка закрыта, но легко поддается. За ней лесенка в подвал, фонарь высвечивает какие-то старые стулья, корзины для белья, сундук. И среди этого старья — два деревянных ящика с гнездами, из которых поднимаются запыленные горлышки бутылок. Десятка полтора бутылок, если не все два!
Взводный шепотом командует отход. Уносим трофеи. Мальчик торопливо рассказывает, что тут жил важный эсэсовец, мама сказала, что он украл эти бутылки во Франции. Одна бутылка тут же перекочевывает за пазуху мальчишке: «Передай маме, скажи спасибо, завтра приходи еще!» Мы вваливаемся на кухню. При виде наших трофеев народ приходит в неописуемый энтузиазм.
Но самое интересное начинается дальше.
Бутылок много, все разные, некоторые выглядят очень старыми. Взводный Саша долго чешет в затылке. «В чем дело, старшой? — теребят его. — Заначь себе, сколько требуется, а так — чего же? Надо пробовать!» Шофер легковой машины Смирнов, он на фронте с 42-го года, урезонивает молодых: «Поспешишь — людей насмешишь! Прежде надо начальство угостить, тогда и самим можно. Вот взводный и маракует — как да сколько. А ты — пробовать! Разогнался...»
Взводный, Смирнов и сержант Тихомиров еще довольно долго «раскладывают» добычу так и этак. Много отдашь — самим мало останется. А мало — не похвалят. Наконец Смирнова отряжают наверх с четырьмя бутылками (из почти двух десятков). Возвращается не сразу, хмыкает. «Что такое?» — «Замечание заработал!» — «За что?» — «Он спросил: а сколько достали? Докладываю — семь бутылок, товарищ начальник! Три бутылки солдатам оставили, взводный разрешил! А подполковник: неправильно поступили! Должны были все представить. Начальство само вам укажет, сколько кому. Делаю вам замечание!». — «А ты что?» — теребят Смирнова. «Ясно что! — подмигивает шофер. — Слушаюсь, мол, товарищ подполковник! Так и сделаем в следующий раз».
...Три бутылки выставили на кухонный стол, остальные спрятали подальше, доставали по одной. На второй или третьей я стал задремывать. А напитки были действительно редкостные. Коньяк, старинные красные вина. Какая-то водка, пахнувшая, как я тогда решил, одеколоном... (Лет через тридцать догадался — джин.) Попировали крепко...
Если кто скажет, что похоже на святочный рассказ, то что ж поделаешь. Мало ли что бывает «похоже». А тому славному мальчишке сейчас, должно быть, шестьдесят с хвостиком.
Утром лейтенант пришел с офицером из городской комендатуры. И подполковник, взяв с собой капитана и для разговоров с немцами меня, поехал смотреть «другие помещения». Подходящее нашлось быстро: двухэтажный дом с садом на отдаленной улице, идущей вдоль задней ограды парка Сан-Суси. Вывеска у входа: «Издательство имярек». Позади участка — насыпь железной дороги. Неподалеку четырехэтажный жилой дом, который комендатура обещала тут же освободить под квартиры для офицеров. А под издательским домом — большой глубокий подвал.
Он тоже очень понравился подполковнику.
Лейтенант-комендант быстро освоился. Подправляемый коллегами из городской комендатуры, добывает и привозит все необходимое. Две большие комнаты превратились в казарму для нас — хорошие кровати с сеткой, матрацы, новое постельное белье. В пристройке к жилому дому оборудовали кухню и столовую, комендатура города выделила нам телегу с лошадью, на которой возят продукты и прочее.
Один из наших солдат был повар, настоящий или самоучка, не знаю, но кормили нас сытно. Суп, каша, в ней немного мяса. Если пшенная — совсем хорошо, если перловая («шрапнель» на солдатском языке) — хуже, но все равно порции хорошие, нарезанный большими кусками хлеб на столах. Иногда соленая рыба, бывают макароны по-флотски. Каждую неделю привозят на телеге запас продуктов со склада и, кажется, еще из какого-то уже заведенного нашей военной администрацией подсобного хозяйства.
И я продолжаю отъедаться. На фотографии того времени — уже округлившаяся физиономия, без особых признаков мысли, если по правде.
А в подвале издательства началось строительство камер, там споро орудуют два немецких каменщика, солдат ставят им помогать. Скоро появятся и первые подневольные помощники: те, кого привели сюда в первые осенние месяцы 45-го, а отсюда не отпустили, тоже строили камеры в нашем
