Голубев краем глаза наблюдал за овчаркой. Собака, словно окаменев, ни на секунду не отводила от него настороженного взгляда. Сама же Черноплясова не обращала на Славу никакого внимания, будто его и не было за столом. То ли от этого безразличия со стороны хозяйки, то ли от пристального взгляда овчарки Голубев чувствовал необъяснимую скованность, вроде бы неведомая сила прижимала его к стулу.
Неожиданно на кухне раздался тонкий писк. Оксана сразу поднялась и вышла из комнаты. Донцов подмигнул Славе:
— Импортная техника. Чайник вскипел. Может, по рюмке коньяка все-таки засветим?..
Слава отрицательно закрутил головой. Донцов вздохнул:
— Понял, молчу на эту тему.
Вскоре Оксана вернулась в комнату с большим фарфоровым чайником и стала разливать по чашкам крепко заваренный душистый настой. Наполнив чашки, предложила брать сахар по вкусу и, опять усевшись спиной к овчарке, чуть улыбнулась Донцову:
— Что-то твоего соседа по даче давно не вижу.
— Максим Вольфович за границей, — помешивая ложечкой, сказал сторож-репортер.
— Как ему там не надоест. В прошлом году я неделю прогостила у знаменитой Ванги в Болгарии. Больше не выдержала — тоска.
— Это, Оксаночка, оттого, что ты гостевала, а Максим Вольфович работает. Ему тосковать некогда. Сам мне говорил, что возвращается домой опустошенным, как выжатый лимон.
— Жениться не думает?
— Нет, сейчас он с головой — в деле.
— Между тем в начале июля видела его с сексуальной бомбочкой.
Донцов улыбнулся:
— Ну, как без этого… Мужчина, можно сказать, в полной силе. Как ни крути, а размагничиваться надо.
— А что за лысый старик у него на даче пасется?
— Отец Софии Лазаревны.
— Недавно был у меня. Не ты ему подсказал?
— О тебе без меня весь поселок знает. К месту сказать, мы с другом тоже насчет Софии Лазаревны пришли… Угадай нам ее судьбу, а?..
Губы Оксаны дернулись в едва приметной улыбке:
— Саша, я не гадалка.
— Другим ведь предсказываешь.
— Предсказывать и гадать — это не одно и то же.
— Ну тогда предскажи, что ожидает Софию Лазаревну.
— Ничего ее не ожидает. Об этом я старику говорила. Неужели лысый думает, что вам скажу иное?
— Понимаете, какая ситуация… — стараясь вырваться из вяжущего оцепенения, заговорил Голубев. — Судьба тети мне очень дорога…
— Чем? — внезапно спросила Черноплясова.
— Она материально мне помогала, и теперь я остался без средств к существованию.
— Разве Максим не может помочь?
— Максим Вольфович — чужой человек. Совесть не позволяет обращаться к нему за помощью.
— Значит, надо самому зарабатывать.
— В меру сил стараюсь, но… Нынче такая дороговизна, а у меня талантов — кот наплакал.
— Да, бесталанным сейчас трудно, — словно согласилась Оксана. — Разбаловала нас уравнительная система. Жили, как у Христа за пазухой, мечтатели.
Слава виновато улыбнулся:
— Так нас учили…
— Пока не поздно, надо переучиваться.
В конце концов при активной поддержке Донцова удалось вроде бы разжалобить Оксану и вызвать у нее сочувствие к «обнищавшему племяннику».
— Фотографию принесли? — сурово спросила она.
— Конечно!..
Голубев торопливо сунул руку во внутренний карман пиджака и заметил, как настороженно следившая за ним овчарка мгновенно вскочила на ноги. Сидевшая спиной к собаке Оксана не могла этого видеть, однако она тотчас сказала:
— Айна, спокойно.
Овчарка покорно улеглась. Слава, достав фотоснимок, осторожно протянул его Оксане. Та положила фотографию перед собой, нахмуренно вгляделась и вдруг заявила:
— О судьбе этой женщины сказать что-то определенное трудно. Отвлекает находящийся рядом с ней мужчина.
— Но Лазарю Симоновичу вы говорили… — робко заикнулся Голубев.
— Старик приносил другую фотографию. Там женщина была одна, без отвлекающих объектов.
— Так ведь это та же самая, София Лазаревна…
— Не подсказывайте упрощенных решений, — с внезапной резкостью сказала Черноплясова. — Для меня не существует ни имен, ни фамилий. Мне нужно видеть безымянное лицо.
— Оксаночка, ты не нервничай, сосредоточься, — попросил Донцов.
— Не мешайте советами!
Черноплясова вновь уставилась взглядом на фотографию. В комнате наступила такая тишина, что стало слышно, как за окном тихонько стрекочет кузнечик. Голубев с Донцовым замерли в напряженном ожидании. Минут через пять Оксана тяжело перевела дыхание. Достала из коробки сигарету и, щелкнув зажигалкой, прикурила. Несколько раз глубоко затянувшись, устало произнесла:
— Нет, кроме изуродованной березы, ничего не вижу.
— Может, там тетя зарыта? — осторожно спросил Слава.
Черноплясова еще затянулась сигаретой:
— Не знаю. Вижу только раздвоенную березу.
— А насчет мужчины, который вас отвлекает, что можете сказать?
Оксана промолчала. Темно-синие зрачки ее глаз, как показалось Славе, вдруг почернели. Большими затяжками она быстро сожгла сигарету, раздавила в пепельнице желтый фильтр и только после этого снова уставилась взглядом в фотографию. На этот раз Черноплясова не отрывала немигающего взгляда от снимка так долго, что Голубеву стало невтерпеж задать очередной вопрос, однако он изо всех сил старался молчать. На чистом без единой морщинки лбу Оксаны выступила испарина. Такие же крохотные бисеринки появились над верхней губой. Наконец, она глубоко вздохнула и, закрыв глаза, словно в изнеможении откинулась на спинку стула. Промолчав чуть не минуту, нутряным голосом произнесла:
— Кроме креста, ничего не вижу.
— Какого, кладбищенского? — мигом ухватился Слава.
— Не знаю. Возможно, у этого мужчины под одеждой… на груди висит крест, — не открывая глаз, с тяжелым придыханием ответила Оксана.
На этом то ли чревовещательный, то ли спиритический — Слава так и не понял — сеанс Черноплясовой закончился. Несмотря на настойчивую просьбу Донцова она больше ни слова ни о Софии Лазаревне, ни о Казаринове не сказала.
Поговорив за чаем о разных мелочах, Голубев с Донцовым направились восвояси. Когда они вышли на веранду, провожавшая их Оксана внезапно вспомнила:
— Саша! Не забудь завтра съездить за сигаретами. Возьми четыре блока «Кэмэл». Сейчас денег тебе дам…
Черноплясова ушла в дом. Через какую-то минуту вернулась и протянула Донцову пачку новеньких двадцатипятирублевок.
«И тут сиреневый туман», — тоскливо подумал Голубев, а когда вышли за ограду дачи, торопливо спросил Донцова:
