А чью бы вы предложили?
Да тут… одна знакомая уехала за границу. Да если разрешите – и мою: родители уехали.
Что ж, может быть и хорошо (легче наблюдать через Богрова).
(Держится! Держится!)
Ещё ближе к истине, ещё естественней: я так понял – акт будет не в начале торжеств, а – к концу, когда охрана ослабеет. (Как будет – так прямо и говорить! так прямо и предупреждать охрану, вот дерзость!)
Спиридович – самый профессиональный и единственный умный: но как Николай Яковлевич так легко вам доверился, все подробности?…
А! Я заявил Николаю Яковлевичу, что не хочу быть пешкой в их руках, а должен быть посвящён во все планы, это моё условие. (Я – не мелкий! Я буду всё знать! Верьте мне и держитесь за меня!)
Убедительно.
Но уж если все планы, – сверлит-таки усопронзительный Спиридович, – так тогда: на кого? На Его Императорское Величество?
Нет! (Не только нет, потому что – нет, уж Богрову ли не знать, а и – нет, чтоб и в мыслях ни у кого не было! И если: только сейчас допустить о царе – слишком подхватятся!) Нет, в этом случае опасаются еврейского погрома. Поэтому план террористов: покушение на двух министров – на Столыпина (так-таки наоткрытую!) и Кассо. (Министр просвещения, лютая ненависть передового студенчества, очень реалитетно. И – раздвоить внимание охраны).
И – так и видно, как настороженность вся вышла из Спиридовича, и вернулось послеобеденное блаженное упитое состояние.
(Держится! Как угадано!)
Спросили приметы Николая Яковлевича. И был готов, и – не был, ещё не сжился с ним Богров вполне. Ответил с лёгкостью, но приметы вышли хлипкие: жгучий брюнет, средней длины волосы, чёрные средние усы, интеллигентное лицо, привлекательные глаза…
Приняли. Записали. “Надо послать в Кременчуг”.
Статский советник: вы эту записку вашу – подпишите, пожалуйста.
Только усмехнулся Богров, до чего ж новичок статский советник и до чего ж ничтожный чиновник: о, нет! вот это – слишком опасно для меня, в вашем аппарате может быть предательство.
(И – опять достоверно, опять выиграл!) Вот и вопросы исчерпались. Исчерпались сомненья подполковника, полковника…
(Богров так и надеялся. Он знал за собой, за ним признавали какую-то особенную убедительность рассказа: он, когда хочет, как завораживает, как пение редкой птицы, вытянувшей шею, и даже врагам своим в такие минуты он становится милым).
Смелеет, дерзеет и делает ещё один переполз, важности которого вне чиновного мира даже невозможно охватить, он сам не понимает сотрясательности удара, он хотел только впустить между ними каплю расслабляющего яда:
– Николай Яковлевич говорит, у них есть связи и среди чинов Департамента Полиции и в петербургском Охранном отделении. Они – уверены в успехе.
(Но: зачем тогда им в Киев ехать? не перебрал?)…
Нет, не перебрал! Они – союзники тут, единомышленники, вот – их четыре единомышленника здесь. И Кулябко подходит к пачке (она здесь и лежала!) заготовленных билетов-приглашений на торжественный спектакль 1 сентября, а есть и на общественное гулянье в Купеческий сад на 31 августа – и предлагает Богрову взять, сейчас впишет его фамилию! (Из благодарности? Или с целью какой? Или по селезнёвой суетливости просто? Даже непонятно – зачем? Волосы прилизанные, светленькие, глупые. И знал Богров, что Кулябко глуп, – но не ожидал такой лёгкости!)
И отважный увидел себя – уже на половине шеста, нет – выше половины: уже мелкими кажутся те бесправные муравьи, из которых пополз три часа назад. И уже совсем не так далеко вверху заветная площадка! Ничем не удостоверенный, скользя по невероятностям, – как он поднялся? на чём он держится???
То, что нужно! Билет на закрытый спектакль, где будет открытый Столыпин, да кстати ещё и этот… император. Ожигая револьверную руку, в неё сам плывёт театральный билет! Какая удача! Какая победа – и сразу!
И всякий другой юный схватил бы билет. Но – не умудрённый Богров. Нельзя принимать слишком лёгких побед. А достигнутое доверие дороже билета. (Да ещё до театра – шесть дней, они могут опомниться и отобрать).
И – отклоняется Богров от багряно-желанного билета – движеньем чуть утомлённым, бескорыстным, узкая голова чуть на сторону: нет, он не хотел бы афишироваться.
Хорошо. Поручили ему дальнейшее наблюдение за террористами. Если понадобится – в его распоряжении Демидюк. Расстались.
Расстались – с полной инициативой у Богрова, никаких обязательств: когда же связь или когда следующая встреча?
Ошеломлённый сверхожиданной удачей, несомый победным счастьем, весёлый Богров идёт к тем знакомым – отбирать назад те письма с объяснением выстрела, какой сегодня не понадобился.
О, счастье! Разве – нейтрализовал? Он – взял полицию к себе на помощь, вместо эсеров! Какой юмор – и не с кем поделиться, и оценит ли кто-нибудь, когда-нибудь?
Условия задачи сильно изменились: уже не всё против, только не отдать взятого.
Стоп, может быть за ним установили слежку? Проверил – нет, передвигается ненаблюдаемый.
Вот идиоты! Вот олухи!
О, счастье! Ещё когда тот выстрел, ещё когда то обречение, а сегодня – победа, свобода, киевское лето к зрелым каштанам. Впереди – свободная ещё неделя.
Да и вообще он – свободен! Кому он обязался? кому подписался? Допустим, Николай Яковлевич передумал, не приедет. И все последствия – денежный пакет от Кулябки.
Но – и одиночество.
Но – и обдумывание.
И – всё напряжённее.
27 августа.
А зато: как сразу и навсегда отметиться – от всех подозрений, обвинений! Убил – и чист навсегда.
28-е.
В колоде бывает 52 карты, 36, и меньше. Здесь – составных элементов ещё даже меньше, но они неуловимые. Только Кулябко отлился в толстого простофилю, бубнового короля, а вот Николаи Яковлевич никак не представится во плоти, не хватает воображения.
А в Кременчуг – погнали целый отряд филёров. Хорошо, меньше будут толкаться в Киеве. Кременчуг и моторная лодка – очень удались, ветер достоверности.
Элементы – простые, но не строго очерченные, оттого комбинации их множатся, перетекают, – и на какую же опереться дальше?
Главная наживка – держать их в напряженьи, в расчёте перехватить террористов живьём, получить служебный эффект. Держать – до последнего момента и даже через последний момент, всё никак не завершая.
И поэтому – ни в чём не торопиться, оттягивать, не видеться часто.
Ещё для того не видеться, чтоб не навязали ту полицейскую квартиру.
В душной заперти Богров сидел, сворачивался, лежал, ходил, сидел, раскачивался – обдумывал. Те несколько нужных капель для рокового мига должны были накопиться, насочиться – в мозгу? в зобу? в зубу?
29-е. Три дня созревания замысла в завихре мыслей, отточки каждой детали, всех вариантных возможностей – раздробленных, рассыпанных, неожиданно могущих вспыхнуть. И такая тревога, что в нужный момент может отказать сообразительность? или внимание? или память? или смелость?
Но самое удивительное – не беспокоилась, не спрашивала, не звонила охранка, будто мелочь такая,
