слетали малопонятные словечки, похожие, впрочем, на те, что Орландина слышала дома от обитателей Нахаловки и Восточного предместья. Когда женская когорта получала оружие, они, не раздумывая, выбрали длинные ножи и демонстративно привесили их к поясу.
Несомненно, это были коллеги сераписских «Ночных кошек».
В нескольких отрядах, где они оказались в большинстве, быстро установился жесткий порядок, ничем не отличающийся от того, что царит в бандитских шайках, а кое-кто из «соколих» (так они себя называли) даже обзавелись смазливыми адъютантшами.
Будь у Орландины побольше времени, и вообще будь обстоятельства иными, прознатчица обязательно бы обломала им рога, но сейчас было не до того.
Она коротко переговорила с Кайлой – кем-то вроде атамана лихих девок, – и та пообещала, что не допустит беспредела среди своих и постарается вышколить оказавшихся в ее подчинении баб так, чтобы они хоть немного стали похожи на воинов.
Потянулись дни, заполненные муштрой.
Раскидав немногочисленных хоть что-то умеющих по подразделениям и сунув туда же хромых увечных ветеранов в качестве инструкторов, хилиарх Лепреон все дальнейшее свалил на Орландину.
Степнячка возглавила сотню арбалетчиц. Карина вместе с маркитанткой натаскивали пикинерш. При мысли об этих бедолагах у Орландины сжималось сердце. Дойди дело до настоящих боев – и они почитай все полягут.
А Орландина пыталась организовывать весь этот разношерстный сброд. Получалось у нее не очень. Спать она ложилась только глубокой ночью и вставала с гудящей головой. Дел было невпроворот.
Хорошо хоть, что ее воинству не приходилось обороняться от мужиков. Чтобы не давать лишнего повода к недовольству наспех собранной армии, стратег Алфей мобилизовал чуть ли не половину городских проституток, определив их в приданные каждой когорте солдатские походные бордели.
Тем не менее дней через десять врученное ей воинство стало хоть как-то походить на вооруженную силу.
Конечно, трех недель и даже трех месяцев не хватит, чтобы сделать из этой толпы бойцов, способных стоять против равного по числу врага в чистом поле. Но вот на стенах и улицах от них еще может быть какой-то толк.
Впрочем, похоже, у местного правителя выбора и в самом деле не было. Из-за нехватки людей в строй поставили не только многих юношей четырнадцати-пятнадцати лет, но и самых крепких тринадцатилетних мальчишек. Даже маленькие дети были собраны в отряды, чтобы было кому подносить дрова к котлам и собирать упавшие в город стрелы и снаряды катапульт.
Да, удружил ей этот самый Аргантоний.
Вот надо же, имя это еще месяц назад ей ничего не говорило. А теперь, выходит, этот хлыщ, вдруг заявивший о своих правах на трон, определяет ее судьбу. Вот, к примеру, возьмет Тартесс и прикажет ее повесить. Или в рабство продать.
Кстати говоря, обширная Тартесская провинция вовсе не горела желанием защищать своего как будто законного правителя.
В первые же дни осады регентский совет разослал с почтовыми голубями и тайными посланцами письма в другие города – с призывом-приказом: собирать ополчение и идти снимать осаду.
Головы троих посланцев были следующим вечером выстрелены из катапульты за городскую стену. Но кто-то добрался, да и не всех голубей подстрелили лучники смутьянов.
Но когда стали приходить известия из других частей этой древней земли, в столице распространилось глубокое уныние.
Горцы-иберы сообщили, что им все равно, кому платить подати, тем более что они все равно их давным-давно не платят и платить не собираются. А чужаки, чьи предки приплыли сюда, потому что собственная их родина были уничтожена богами, пусть сами разбираются со своими проблемами.
Богатая долина Тага ответила, что рады бы помочь, но они все больше мирные земледельцы и вряд ли смогут что-то сделать с бунтовщиками, но обещают молиться за успех законного государя (имени которого в письме мудро названо не было). Малака, второй по величине город тартесской земли, вообще воспользовалась случаем и подала августу прошение об отделении от царства потомков атлантов и даровании статуса вольного города в составе Империи. (Они это делали при каждом удобном случае.)
Местного царя. Кара XXX, за которого в случае чего ей суждено сложить голову, она видела лишь один раз, на параде, где удостоилась чести не шагать в рядах разномастного воинства, а стоять у трибуны, вместе с офицерами. (Здесь она к своему удивлению встретила и пана Будрю, которому так и не удалось улизнуть из города, но таки посчастливилось записаться в гвардейцы.)
Правитель был довольно красивым, хотя и хрупким белокурым мальчиком лет двенадцати- тринадцати.
Он смущался, нервно теребя пальцами край затканной золотом мантии.
– Ну и ну, – вздохнула тогда Орландина. – Плохи наши дела. Разве ж это правитель? Он, небось, недавно еще на горшок ходил.
– А ты помолчи! – достаточно зло прошипел Лепреон. – Будут тут еще всякие чумички язык распускать. Розог отведать не терпится? Сама тоже выискалась – царица Ипполита такая-сякая! – И добавил: – Знаю, что надо бы постарше да поумней, только вот другого правителя у нас не имеется.
Орландина не обиделась. К Лепреону она испытывала невольную симпатию, хотя именно он упек ее на службу. Наверное, потому, что он напоминал ее товарищей по, вероятно, уже навсегда оставленному легиону вольных воинов.
Был он выходцем из Троецарствия. Да не откуда-нибудь из Куявии или хоть из Артании, а из Саклавии – самой дикой и отсталой земли народов словенского языка.
Да не из Ильменска, к примеру, – там хоть люди знают про водопровод и книги, а из какого-то племени, что живет у Скифских гор. И был он там патрицием или кем-то вроде – это было единственное, что о нем знали.
Настоящее его имя было, конечно, другим, но он его не называл, всячески подчеркивая, что давно и прочно стал гражданином Империи.
А когда однажды Орландина вставила в разговор пару словенских словечек, которые знала (в Сераписском легионе поневоле познакомишься с разными языками), Лепреон сухо предложил говорить на латыни или на койне.
И вполголоса произнес фразу, очень похожую на ту, что сказала Светлана, когда по возвращении в гостиницу обнаружила, что из роскошного пятикомнатного номера, запирающегося на три замка, пропало ее любимое рубиновое ожерелье.
В Тартессе он поселился уже лет двадцать назад, заведовал охраной караванов, что водили здешние купцы в земли мавров, и стал здесь уважаемым человеком. Насколько чужак может тут прижиться и стать уважаемым.
Кстати, как он глухо обмолвился, именно из-за происхождения регентский совет и вручил ему командование ополчением. Ибо неизвестно, как все повернется, и случись бунтовщикам победить – кому охота отвечать за сопротивление воле
Да, Кару не позавидуешь. Впрочем, обычная история: юный царь-сирота и его взрослый и хитрый дядя. Сколько раз так было – и у соседей, да и в самой Империи.
Как она успела узнать, родители Кара, царица Олайя и князь-консорт Истолатий умерли семь лет назад от гнилой горячки (что занятно, тогда от нее умерло всего человек двести).
Чего тогда Аргантоний ждал все эти годы? Или дожидался, пока император окончательно впадет в маразм?
Осада затягивалась.
Уже третью неделю как смутьяны обложили город с суши, а из гавани можно было разглядеть расползшиеся вдоль горизонта паруса пиратской эскадры. Надежды первых дней, что, не сумев взять Тартесс с налету, враги сами начнут разбегаться, не сбылись и теперь казались смешными даже воительнице. Тщетны оказались надежды и на вмешательство метрополии.
Дело в том, что по договору с Римом еще времен Суллы Великого Тартесс имел право самостоятельно определять, кому быть царем.
