временно.
Прислуга бегает на митинги и, возвращаясь, рассказывает хозяевам:
– О каком-то
Горничная дружит с распропагандированным писарем из штаба и считает себя образованной. Бегает к Думе, слушает речи, приносит хозяевам:
– Вильгельм – умный царь, не то что наш.
А Марина, горничная Карабчевских, бойка на язык. Она графа Орлова и раньше видела, когда хозяин его защищал. А теперь говорит:
– Объясняют так на улице, что теперь князья и графья заместо дворников будут улицы мести. То-то наш графчик к самому Керенскому шофёром подсыпался… Метлы в руки брать охоты нет…
Гуляющая по улицам публика стала всё больше семячки грызть, и на Невском. Теперь – никто не препятствует наземь плевать.
По снегу – шелуха, шелуха.
Под Аничковым мостом на льду лежат скинутые разбитые гербовые орлы – металлические, которые не сгорели.
Перед закатом по замёрзшей Неве, по тропинке, между Троицким и Дворцовым мостом идёт курсистка с повязкой Красного Креста и студент. Слева от них плывёт купол Исаакия, справа виден голубой купол мечети.
Студент, на Исаакия:
– Ещё стоит, синодальное учреждение.
Курсистка, на мечеть:
– И вон, торчит без дела.
К концу дня по Невскому медленно двигался грузовик, а с него что-то читали. Потом трогались дальше, но далеко ему ехать не давали, опять кричали:
– Прочтите ещё! Не все слышали!
Автомобиль снова останавливался, и толпа густо собиралась вокруг него. Молодой румяный бритый господин актёрского вида, в шапке чёрного меха и с чёрным меховым воротником пальто стоял в кузове во весь рост, окружённый несколькими любителями. Он вытирал ярко-белым платком губы и с видом счастливой уверенности снова читал – внятно, громко, прекрасно поставленным декламационным голосом:
– Отречение от престола! Депутат Караулов явился в Думу и сообщил, что Государь Николай Второй отрёкся от престола в пользу Михаила Александровича! Михаил Александрович в свою очередь отрёкся от престола в пользу народа! В Думе происходят грандиознейшие митинги и овации! Восторг не поддаётся описанию!!!
– Ура-а-а-а! Ура-а-а-а! – кричали и тут, слушатели.
Опьяняющее чувство: теперь все мы – заодно. И у власти, наконец, честные разумные люди – Милюков!…
– А царь в Ставке только мешал умным генералам. Теперь война лучше пойдёт!
– Вот вы увидите: через неделю в России не останется ни одного монархиста.
На Невском же, в витрине «Вечернего времени» выставили эти последние телеграммы об отречениях. Подошли два гвардейца-кавалериста, в шинелях до земли. И старший, с унтерскими нашивками, сказал младшему:
– Читай.
Тот внятно прочёл отречение Государя.
– А дальше? – нетерпеливо прикрикнул старший. – Есть что?
– И великий князь Михаил Александрович тоже от…
– Не может быть! Прочти ещё раз.
Младший прочёл.
Совсем тихо старший сказал:
– Всё кончено. Пойдём.
В лазарете Георгиевской общины раненые, узнав об отречении Государя, плакали. С двумя ампутированными ногами, всегда бодрый, терпеливый, теперь безутешно рыдал:
– За что ж я ноженьки отдал? Царя теперь нет – всё пропадет!
На ночь в петроградских домовых подъездах стала обывательская охрана, кто попало и всех возрастов, – и старики, и дамы, и гимназисты.
В ночь на 4 марта над Петроградом закрутила снежная буря.
В ночь на 4 марта в заключении министерского павильона начальник Морского кадетского корпуса вице-адмирал Карцев (по долгой бороде кадеты звали его «Лангобард»), зять нетронутого морского министра Григоровича, обезумев от тщетных попыток добиться свежего воздуха (и от всех приходивших зубоскалить журналистов, новых начальников, Керенского, и вспоминая осквернение своего корпуса?), – набросился на часового и с большой силой вырвал у него винтовку. Другой часовой в комнате дважды выстрелил, пробил ему пулей плечо навылет. Третий часовой выстрелил, попал в шею сидящему тут же полковнику. И в соседней комнате выстрелил часовой, никого не задев. Вбежал унтер Круглов с поднятым браунингом и свистком во рту: если б ещё кто из арестованных двинулся – он бы свистнул, команда всем часовым стрелять.
А Карцев хотел покончить самоубийством. Когда ему перевязывали рану – он обманул санитаров, бросился ещё на одного часового, и его штыком успел себя ранить в грудь. Кричал. Его увезли в больницу.
397
Приехал Пешехонов в Таврический – а самозваный врач-комендант не появился за ним, исчез. Жаль