распоряжаться всякий, кому не лень. И штатский Грузинов, самозванно захватавший командование Московским округом, назначал коменданта в Калугу, подчинённую Эверту. И тому же Эверту посылал министр юстиции приказание освободить всех политических. (Этот поскакунчик наворошит!)
И с того, что арестован возбуждённой толпой командующий Казанским военным округом (десять губерний) – и казанские бюргеры требовали теперь его смещения.
И с того, долг чести, что Ольга Борисовна Столыпина просила защиты: замучили обысками и оскорблениями. И послал к её квартире охрану на несколько дней.
И вот – приехал Гучков на Мойку, в «довмин», принимать наследство сбежавшего Беляева. (Верные служащие обступили его с доносом, что Беляев в последний день сжигал важные бумаги. Кто-то услужливо подавал сохранённые черновики. Гучков распорядился разобраться.)
Здесь, в довмине, стоял аппарат прямой связи со Ставкой. При нём ждала свежая телеграмма Алексеева о том, что в разных местах Северного фронта появились и бесчинствуют революционные банды. Говорили и по аппарату. Но ни по какому аппарату не мог Гучков Алексееву объяснить всю сложность происходящего в Петрограде, и в военном министерстве, и в груди самого Гучкова. Да укрепить надо было самочувствие честного генерала, а не подрывать его. Отвечал ему бодро. И – вот положение! – просил генерала: не принимать против этих банд суровых мер, они только подольют масла в огонь. В Петрограде тогда, в Петрограде такое начнётся… А сейчас, как будто, в центре наступает – успокоение. Важно успокоить центр.
Он оборвал, говоря, что спешит в совет министров. И правда, заседание уже шло, надо бы идти, – а так ли надо? Представил он круг своих коллег: кто из них был мужчина? Или кто из них мог понять всю тяжесть обстановки?
Не поехал.
И погода была мрачная – петербургская, тёмные тяжёлые облака, медленные хлопья снега.
Ещё была очередная восторженная телеграмма от Николая Николаевича с Кавказа. Тоже вздорный старик, этого назначения опасался Гучков.
Тут – позвонил Бубликов, не потерявший своей взрывной инициативы. Названивал такую тревогу: как бы отпущенный в Ставку царь не организовал там военного сопротивления. Отмахнулся Гучков, что Николай – совершенно безвреден.
Вот уж, боялись телёнка.
Велел не соединять себя больше ни с кем.
Время упускалось. Надо было принимать министерство, решать и действовать.
Но прежде того уже везде был «приказ №1» – раньше, чем военный министр начал свой счёт с первого. А собственный его «№1» – получался скучнейший, до зевотной судороги. Что он – вступил в управление министерством; что всем чинам оставаться при исполнении своих должностей; что сохраняется весь существующий распорядок делопроизводства и направления бумаг; и как обходиться теперь без высочайшего утверждения…
Обратиться же к армии своим полным голосом – он не сумел: ещё 1 марта к вечеру составленное им воззвание к армии (вовремя составленное, в обгонку «приказа №1», как чувствовал!) о войне до победы, – как было тогда задержано Советом рабочих депутатов, так с тех пор и не напечатано за всю его поездку, и неизвестно даже, где находится текст.
А пока он что-то делал или не делал, решал или не решал, – а в батальонах петроградских происходили самочинные выборы командиров, а иных офицеров увольняли солдатским голосованием, а каких-то даже арестовывали.
И вот, Гучков должен был теперь начать с какого-то другого приказа – уступочного, капитуляционного, в чём-то подаваясь под напором «приказа №1», потому что нельзя было притвориться, что его нет. Что-то из «приказа № 1» неизбежно было принять – и уже выдать от министерского имени, чтоб не ломался военный строй.
Итак, начало министерской деятельности Гучкова было – сидеть над приказом Совета рабочих депутатов… и усваивать его…
Комитеты? Этого он уже не мог касаться. (Не мог отменить.)
Политическое подчинение войск Совету депутатов? Не мог отменить. (Мог не упоминать.)
Невыполнение приказов Военной комиссии?… (Невыполнение его собственных теперь приказов… Боялся, что так и будет.)
Ирония… Когда-то, порываясь к широким армейским реформам, сам же Гучков и предлагал ввести в армии коллективное обсуждение. (Да не такое, конечно…) А Столыпин ему отвечал: как только армия перестанет подчиняться единой воле – она сейчас же придёт в расстройство.
Оружие под контролем комитетов, а офицерам не выдавать? Этого нельзя было даже вообразить! (Но и нельзя открыто возразить.) Это следовало обойти как дичь.
Пункт шестой – вне строя солдаты не должны быть умалены в гражданских правах? Пункт седьмой – отменяется обращенье на «ты» и титулованье офицеров?
Вот только это и можно было принять. Признать. Переформулировать и издать собственным приказом – не своим №2 министра, стыдно, но очередным №114 по военному ведомству, продолжая беляевскую нумерацию.
Отменить наименование «нижний чин», заменив «солдатом». Отменить «ваше высокопревосходительство» и «ваше высокоблагородие», а: «господин генерал», «господин полковник», «господин ротмистр». Всем солдатам на службе и вне её говорить «вы». Отменить запрет солдатам курить на улицах, ездить внутри трамваев, сидеть в театре, посещать клубы и участвовать в политических союзах.
Этого – уже нельзя было не принять. Это – уже захватывалось властно. Да и было разумно. Да и соответствовало общественным идеалам.
А как с неотданием чести? Этого невозможно принять! Без чести – уже будет не армия! Но: и отвергнуть – обстановка не разрешает, вокруг этого слишком накалено.
Да отдача чести, становясь во фронт, конечно лишняя.
По петроградским условиям отчасти солдаты и правы: кто только не нацепил погонов, ещё и мундиры земгора, и солдату на улице с ума сойти, разглядывать этот блеск и всё козырять.
Какая-то логика есть, как во всякой реформе.
Дисциплина должна поддерживаться не механической честью, но профессиональным превосходством офицеров.
Несостоявшийся главный реформатор армии, Гучков теперь должен был душить слишком нетерпеливую реформу?
Досадно, как Совет депутатов обогнал его.
Как обогнала их всех – вся революция: из рук интеллигенции вырвана чернью, и уже не взять всей власти назад.
Честь пока решил обойти. О чести – надо будет срочно запросить мнение Ставки.
Но оттого что военный министр повторил хвостик приказа Совета депутатов, а на всё остальное не стукнул кулаком, не приказал комитеты разогнать, а оружие подчинить командирам частей, а не последним солдатам, – от этого получалось… что военный министр молчаливо одобрял и весь «приказ №1»?
Да, тут был парадокс, не разрешимый в рамках сегодняшнего дня. Но конечно с течением времени, исцеляющего разумного времени, и под влиянием жестокой боевой обстановки на фронте, этот утопический военный приказ петроградских гражданских интеллигентов и сам отпадёт, отсохнет как нелепый.
О, разумеется, с трибуны ещё 3-й Государственной Думы громя военные и морские порядки империи и произнося под аплодисменты жаркие слова о нужных усовершенствованиях (которые введут передовые разумные люди, придя к власти), – не такие усовершенствования имел в виду Гучков. Более всего он указывал уже тогда, что не видеть нам побед, пока не сменится командный состав, подобранный по принципу протекционизма и угодничества. И пока он – не омолодится.
Разве так это мечталось? Мечталась целая цепь разумных благоплодных реформ, которые очистят воинскую атмосферу, оздоровят весь воинский организм. Прежде всего – убрать с высоких постов всех дураков или стариков, непригодных, губительных, а поставить повсюду начальниками самых талантливых, отличных и соответственных, какие только есть в русской армии. Всё вредное – устранить, всё тормозящее –
