боевой орган рабочего класса, и строго интернационалистская. Само название изобразили такими затейливыми буквами, как ни в одной газете, глаз не оторвёшь: „Новая жизнь” – какие семь круглых хвостов у 'ж', 'з' и мягкого знака, и во втором 'н' перепонка сделана как удар боковой молнии, как знак искровиков. Конечно, не статьи Горького украсят её, будет мямлить свою сентиментальщину в каждом номере (между нами говоря, он не на буревестника вытягивает, а на пингвина), – но, во-первых, сам Гиммер будет успевать в каждый номер писать и за подписью, и без подписи, и от нашего корреспондента. С ним – верный Базаров. А вот уже, страстным убеждением и разворотом перспектив, переманил он и почти всю редакцию „Известий” – уже и Гольденберг, и Циперович, да и сам Стеклов, уходя из безнадёжного невыразительного известинского месива – тоже примкнули. Будут сотрудничать конечно и Лурье, и Соколов, и Урицкий – но и из литературного мира обещают Алексей Толстой, Пришвин, Гнедич, Брик, – имена! Ах, это будет блистательная плеяда! (Гиммер – не политическая вобла, он понимает, что значит Литература.) А в комитете по воинским отсрочкам состоялось очень благоприятное решение о льготах для газетных сотрудников: раньше льгота была только для газет, выходивших до войны (чтоб не создавали новые для прятки); а теперь любая нововозникшая газета имеет льготу, если тираж больше 30 тысяч. И это позволило набрать отличный технический штат. По иронии судьбы печататься будет в самой реакционной типографии, „Нового времени”, зато набор – на Петербургской стороне, близ квартиры Гиммера, можно легко дойти и глубокой ночью.
И первый номер газеты (отчасти совпало, отчасти подогнали) – вышел в день первомайского праздника, и размахнулись, для рекламы, для шума, первый номер – 100-тысячный тираж. Сморился Гиммер в ту ночь – и вчера утром на праздник, устроенный под его же руководством, сперва вообще не пошёл. А потом спохватился: ездить по улицам и смотреть, читают ли его газету.
Божественная поэма! Незабвенная симфония! Такое сплетение эмоций, наверно, никогда не повторится, даже и о газете забыл. Нето ты растворился во всём этом и перестал существовать. Нето ты покорил это всё и разъезжаешь как победитель по собственным владениям. Был – в безмысленном упоении. „Третий Интернационал” на Мариинском дворце! – такого Петербурга ещё не описывала русская литература! Организовать такое – нельзя, это – выше всякой организации! – одухотворённое участие сотен тысяч. И такова была общая атмосфера, что в ней лозунг „война до победного конца” выглядел черносотенным.
А сегодня – ясно, что газеты не вышли, но надо готовить ещё ударный 2-й номер на завтра. И сегодня Гиммер вообще не пошёл в Исполком, а исключительно выпускал свой номер, начиная с решительной передовицы о дальнейших шагах в пользу мира. День и вечер просидел в редакции на Невском, а на ночь собирался в типографию на Петербургскую сторону, но ещё досасывал из грызенной ручки какую-нибудь добавочную заметку – как вдруг…? Как вдруг – позже ли других редакций, пренебрегая „Новой жизнью”, или и другим в это время? – принесли для завтрашнего печатания правительственную ноту союзникам. Спокойный Базаров распечатал, прочёл – и даже руки у него затряслись. А Гиммер – Гиммер взвился! завертелся! заподскакивал! Ах, какая подлость! Ах, какое низкое коварство! Верно он всегда предчувствовал от Милюкова подвох!
Это была та самая нота, которую из Милюкова выдавливали уже две недели – и прениями на Контактной комиссии, и опережающей публикацией Керенского, – та самая, но
Да Гиммер-то был прозорлив! Он ещё 15 марта, на другой день после Манифеста, добивался от ИК: заставить правительство публично согласиться с Манифестом! И декларация 27 марта как будто этим и была? – даже Гиммер на время успокоился, хотя понимал, что Милюков так просто не примирится. А Церетели-то! – как объявлял „победу” над правительством! Какой ему урок! Ещё и на днях в самых розовых красках рисовал – и вот?!
Да если бы правительство послало такую ноту само собою – ну чёрт с вами, продолжайте свой буржуазный путь, – но
Недоразумение? Наивность? Наглая демонстрация? Сознательная провокация народного гнева? И даже гражданской войны? Третирование демократии в невиданно грубых и ничем не прикрытых формах?
Значит, так понять: не подумайте, союзники, что Россия отказывается от завоеваний! – это мы говорили для своих неграмотных. А мы – будем воевать до полной победы вместе с вами, и потребуем санкций, и потребуем гарантий! Уже ломятся в открытую!
Бросили нам перчатку – надо её поднимать.
Да, и вот же ещё! – не каким-нибудь безразличным днём помечена нота, но днём великого праздника всемирного пролетариата! Двойное издевательство!
И вот же ещё поразительно: нота – не размазана, как все жалкие обращения-уговаривания Временного правительства – а краткими, ясными словами, с большой определённостью! Тем наглее вызов демократии!
Что делать?? Принесли слишком поздно (и со вчерашнего дня ведь прятали, ах трусы!), слишком поздно, чтобы теперь сменить передовицу или другую статью на первой странице, всё уже набрано, и уже полночь, и нельзя сорвать свой 2-й номер, тогда не выйдет в утренние часы. (А как же вовремя создана газета! Для этого удара она и создана!) Кинулись с Базаровым мерить, считать, звонить в типографию, вот что: после гиммеровской передовицы (которая теперь звучит голосом обманутого!) ещё можно вверстать постскриптум, несколько строк, если сейчас передать их по телефону. Но так пылала голова у Гиммера, что он потерял управление собой, даже эти несколько строк не мог написать. Спасибо Базаров, подхватывая идеи Гиммера, написал:… воинственные выкрики Милюкова… обязуется свято хранить тайные соглашения Николая II… услуга империалистам стран Согласия, и Габсбургам-Гогенцоллернам… Поборнику интересов международного капитала не место в рядах правительства демократической России. Мы уверены, что Совет рабочих депутатов не замедлит принять самые энергичные меры к немедленному обезврежению Милюкова.
„Уверены” – хотя нисколько не уверены теперь в этом церетельевском ИК.
Гиммер бросился звонить по телефонам, первому Чхеидзе: вот до чего довёл ваш вечный оппортунизм! Соколову! Шехтеру! Стеклову! Керенскому! (Вот до чего вы довели!) Да ему требовалось два- три телефона сразу, чтобы сразу звонить по трём адресам! Маленькая грудь его разрывалась!
А в мозгу вертелось: так-то так, немедленно обезвредить Милюкова, гнать его из правительства: каждый шаг его укрепляет положение Вильгельма! – но не слишком дёрнуть, чтобы не свергнуть и всё Временное правительство! Прежняя гиммеровская идея сохраняется: пусть
В мозгу – так. А революционное сердце бьётся – скорей звонить большевикам! они, может быть, ещё не знают! Кому звонить? Шляпникову? – он уже оттёрт, не играет роли. Каменеву? – слишком осторожен, и это сейчас не подходит. Красикову! – он горячий, сразу доложит. Молотову? – мямля. Стучке? – глупый. Коллонтайше? – вот это боец, это умница. Да кому-нибудь, но скорей, но нескольким! дёрнуть шнур, а там передадут.
Да он мечтал бы соединиться с самим Лениным! – но не смел тревожить. Но – не подойдёт к телефону.
Да, Гиммер помнил и свою теорию, и все доводы осторожности, и не пришло время брать власть, – а головокружительно захватывал ленинский непредсказуемый размах! И втайне хотелось – отдаться ему, завертеться в этом вихре, и будь что будет!
